Олег Касаткин - Корона и Венец [СИ]

— Э, господин полковник, — разумеется есть. Оставлена смена в котельной и на электростанции — как вы сами видели. Оставлены сторожа — шесть человек. Еще в плавильной — бросить вагранки невозможно…

— И все?

— Несомненно!

— А кто это сюда идет в таком случае?

И в самом деле в цеху дробно отдавались эхом шаги — шло двое или трое. Не прячась — как будто так и надо. Охранная команда дружно потянулась к револьверам.

— Видимо это кто-то из оставленных… Не предупредили… — прошу простить за досадую оплошность, — выдавил Лопушинский.

В сразу после этих слов из за полуразобранного тендера появились два человека — два живых доказательства того что любая самая надежная охрана и самая тщательная подготовка может дать сбой.

Первый — немолодой уже в железнодорожной куртке и шапке с тремя околышами — знаком заслуженного опытного машиниста.

Второй — лет тридцати — с отросшей щетиной, в рабочей блузе картузе и фартуке.

На плече — добрых полторы сажени длиной, чуть ли не пудовый металлический лом с загнутым острием на конце.

При виде стольких важных господ они рефлекторно сдернули головные уборы.

— Здравствуйте, молодцы! — произнес Георгий. Кто будете?

Пожилой несколько растерялся а вот более молодой кажется не особо испугался.

Охрана тем временем сомкнула кольцо вокруг мастеровых.

Один из охранников тихо что-то прошипел несущему лом и тот его аккуратно положил, косясь на напрягающихся стрелков на землю, после чего медленно выпрямился с опаской поглядывая на обступивших его агентов.

— Это вот будет Михей Туркин, — указал он на спутника. Машинист. А я слесарь ремонтного цеха буду — Сысой Лобода. По батюшке — Фомин А вы вашство милосливый государь кто извиняюсь будете? — Ты чего — это ж адъютант царский! — забормотал машинист. — Адъютант? — робко переспросил Сысой. — Бери выше, Сысой — я лучший друг царя! — сделал знак прочим не вмешиваться Георгий. А скажи ка мне Сысой Фомич — как рабочие тут живут? — Ну это… Оно того… Жить можно… — Я… это — я домом своим живу, у меня жена да трое ребятишек. Дочки… Раньше в Москве на заводе Гужона — теперь вот к родне женки перебрался. Дом свой — не то что угол в подвале как в Москве… — А заработок какой? Думаю — не много? — И не говори, милосливый государь, не много — хоть и не так чтобы мало — не более тридцати пяти — сорока рублей за месяц. Мастера то — мастера — по сотне бывает… А мы — когда к празднику зелененькую выпишут и то радость. — Что скажете Аманд Егорович? — Так ведь — вы… эээ поймите — у нас лишь недавно миновал кризис… — развел генерал руками. Не год — с восемьдесят второго по восемьдесят шестой продажи падали. Завод казенных ссуд не имеет-с — живем с выручки. И без того стараемся не снижать тарифы… — А чего ты Сысой не отдыхаешь? — осведомился Георгий. Вроде народ по домам распустили. — Так это…Паровоз вот… обихаживать ужо. Смазывать, ну всякое такое… Вот топку чистить. Резак нужен — он показал на здоровенный лом по-змеиному вытянувшийся на кирпичах пола. Как оказалось на стоянках лежа под паровозом, держа один конец этого резака двумя руками, пропуская его между колосниками топки, нужно подрубать накопляющийся там шлак. — А зачем? — Чтобы значит проходил воздух, иначе топка гореть не будет… — пояснил машинист. — Ну вот — что вы скажете? — повернулся Георгий к инженеру. Не так уж и совершенно ваше детище как посмотрю. — Тут боюсь ничего нельзя поделать! — развел Лопушинский руками. Где уголь там и шлак… И даже если заменить нефтью — то топку все равно придется чистить — форсунки закоксовываются — и это даже сложнее — паровоз для этого должен полостью остыть. Немцы какое то время назад экспериментировали с пылеугольными топками — но насколько я знаю толку не добились. Пока во всяком случае.

Увлекшись разговором с Лопушинским царь не заметил как нервничает Кауфман. По хмурому лицу ходили желваки, руки раздраженно теребили перчатку. Александр Александрович и в самом деле беспокоился. Вокруг — а заводе — десятки если не сотни людей. Люд разный самый — мастеровые — и стачки уже были и буйства — пусть и не на этом заводе. Да еще этот лом… В могучих мозолистых руках небритого здоровяка он неприятно напоминал какое то древнее оружие — вроде альшписа или панцершрека — какими его тевтонские предки крушили доспехи врагов. Он украдкой вытер испарину платком. А Георгий вовсе и не догадывался и близко о чем думает начальник его охраны. Напротив — взирая на этих простых русских мастеровых он преисполнился хорошего настроения. Ему вспомнилось кое-что недавно читаное по германскому вопросу — записки уехавшего в Берлин бывшего ссыльного Виктора Гена уехавшего на жительство в Берлин. Остзейский немец прослуживший полжизни в петербургской Публичной библиотеке, страстно ненавидел все русское, включая музыку и литературу. Еще в 1867 году, он писал что русские — нация варварская и дикая, народ без совести, чести, самодеятельности, спивающаяся и обреченная от этого пьянства выродиться, и еще — что нелепа мысль будто русский может водить паровоз. При этом поводов к столь дикой злобе у его почти что и не было — скорее уж обижаться следовало на «Фатерлянд». Ибо сослан и арестован он был в 1851 году за сугубо германские дела и по просьбе германских властей — как состоявший в переписке с любовницей сужденного к пожизненному заключению немецкого революционера Готфрида Кинкеля. Вину Гена доказать не удалось и он был выпущен на свободу. Но, для верности, власти обязали его под надзором полиции проживать в Туле — целых четыре года.

Показать бы ему если он еще жив вот этих простых мужиков — которые повелевают могучими железными зверьми.

Это Ген был изрядный дурак впрочем. Написал в той же статье «Опять может предстоять решающая битва при Халене, об исходе которой никто не знает. Все это уже было. Монголы, пришедшие из глубины Востока, застряли в Силезии, славяне запросто могут остановиться лишь у Атлантического океана…» Две взаимоисключающие мысли рядом — о том что русские — никчемные дикари и о завоевании ими Европы видимо совсем не смущали немецкого щелкопера. Как и то что в битве при Халене — она же Лигниц — монголы без особого труда втоптали в грязь немецко-польское войско, и увезли с поля битвы целую телегу отрезанных рыцарских ушей.

— Милосливый государь — вернул его к реальности голос Сысоя. Дозвольте мы уж пойдем — а то обеденное время пройдет?

— Да как же иначе! Заодно господа и мы пойдем — хочу узнать чем на вашем заводе потчуют работников. В темной, обширной, с невысокими потолками столовой было довольно народа: машинисты, слесаря, кузнецы… При появлении начальства они повскакивали с мест но уже понявший планы монарха Аманд Егорович махнул им рукой — мол — продолжайте. На обед тут был борщ с большими кусками мяса, на столах стояли хрен и горчица, горы ломтей ситного хлеба. Вторым блюдом была тушеная говядина с жаренным картофелем. Надо бы снять пробу — как полагалось при посещении кораблей и армейских частей. Но это не полк и не броненосец — да и ложки не захватил…