Тимур Максютов - Нашествие [litres]

Невысокий арбалетчик Костас с третьего выстрела перебил фал на грот-мачте: парус упал вниз, накрывая кричащих от ужаса пассажиров нефа, но их быстро привёл в чувство боцман, пинками загоняя на вёсла:

– Гребите! Так, как никогда в жизни не гребли, другого раза не будет. Или хотите с колодкой на шее украсить собой невольничий рынок?

Капитан оглядел очищенную палубу, остался довольным. Увидел, как лохматый матрос пытается отобрать у старого еврея-пассажира тяжёлый кожаный мешок.

– Давай, иудино семя, – орал матрос, – всё за борт!

– Я умоляю вас, – еврей рухнул на колени, пытаясь поцеловать босые ноги матроса, – это величайшая драгоценность, принадлежащая моему народу. Её нельзя выбрасывать. Что угодно, только не это!

– Это твой ублюдок, христопродавец? – матрос схватил за шиворот худого чёрноглазого юношу. – Его предлагаешь за борт вместо своего вонючего мешка?

Старик распрямился. В глазах блеснули слёзы. Сказал тихо, но решительно:

– Да, синьор. Если вам угодно, можете утопить моего сына и меня, только не трогайте мешок.

Трое монахов, последними поднявшиеся на борт «Изабеллы», не принимали участия в суете: так и продолжали сидеть, опираясь спинами на мачту и вытянув ноги. Старший из них спокойно сказал:

– Сударь, оставьте в покое бедного иудея.

Матрос повернулся к чернецу и заорал:

– А вы чего расселись, слуги Христовы? Почему не на вёслах? Оглох, монашек? Оторви свою задницу, или она обессилела после любовных утех, какие приняты у вашего брата?

Старший монах, не вставая, ударил матроса каблуком в голень. Подтащил за лохмы, приставил к горлу внезапно появившийся в руке кинжал. Сказал тихо, но так, что у матросика все волосы зашевелились, включая те, что в ноздрях:

– Сударь, вы, кажется, изволили обвинить меня и моих товарищей в содомском грехе? Уверен: если вы лишитесь своей пустой головы, то это никак не скажется на ваших умственных способностях.

Матрос хрипел от ужаса, сучил босыми ногами по палубе и умоляюще смотрел на шкипера.

Капитан решил вмешаться:

– Думаю, мой человек погорячился и достоин прощения. У нас тут, знаете ли, небольшая неприятность: с минуты на минуту ждём нападения пиратов. Недолго и самообладание потерять.

Монах легко поднялся на ноги, следом – его спутники. Пнул матроса:

– В следующий раз, любезный, придерживайте язык, дабы его не лишиться. Ещё никто, нанёсший подобное оскорбление мне, потомку древнего бургундского рода, не оставался в живых. У вас есть шанс стать единственным исключением.

Повернулся к капитану:

– Да, вы правы. Нашему путешествию грозит задержка, которую я не могу себе позволить: в Солдайе меня ждёт встреча с побратимом Хорем, а потом – с королём степей, стремительным Азаматом. И наконец, с лучшим из живущих на земле – Солнечным Рыцарем, дюком русов. Будет невежливо с моей стороны заставлять их ждать.

Монах сбросил тёмный шерстяной плащ: сверкнул белизной хабит с красным крестом на груди. Звякнула кольчуга, взвизгнул покидающий ножны меч.

– Я – Анри де ля Тур, командор Ордена бедных рыцарей Иерусалимского храма. Капитан, в вашем распоряжении три лучших меча на тысячу лиг вокруг.

Тамплиеры шагнули к борту, ожидая приближения фелуки, уже ощетинившейся абордажными крюками.

Анри поднял над головой клинок и улыбнулся.

Июль 1229 г., город Добриш, Северо-Восточная Русь

Дмитрий поднял над головой клинок и улыбнулся:

– Ну, давай, молодые. Не робейте. Когда ещё придётся самого князя отлупить? Будет чем перед внуками своими бахвалиться.

Гридни смущались. Окружили Дмитрия, сжимая в руках толстые дрыны, но напасть не решались. Остальные дружинники столпились кругом, предвкушая развлечение.

– Слышь, воевода, – крикнул князь Жуку, – они у тебя всегда такие робкие?

Черноголовый Жук усмехнулся:

– Раньше не замечал. Просто тебя стесняются, княже.

Подошёл ближе, гаркнул:

– А ну, слушай приказ! Воинское учение – это вам не девкам подолы задирать, дело серьёзное. И перед вами сейчас не правитель Добриша милостью божьей, а ваш товарищ, такой же боец. И должны вы теперь нападать на него со всей яростью.

– А коли покалечим? – спросил самый здоровый и краснощёкий.

– Ты дотянись сначала, Аника-воин. Покалечит он, ишь, – рассмеялся Дмитрий, – того, кто меня первый дубиной достанет, награжу кошелём серебра. А тех, кто мяться будет, словно девица красная, велю в женское платье переодеть и так по Добришу водить для развлечения горожан. Вот тебе, бугай, бабья сорочица пойдёт. А щёки у тебя и так румяные, свёклу сбережём.

Здоровенный завыл и бросился на князя, выставив стежок, словно пику; ещё двое гридней последовали его примеру. Дмитрий ловко отбил мечом нападение, отскочил в сторону. Присел, пропуская над головой гудящий дрын, ударил дружинника по ноге клинком, повёрнутым плашмя. Крикнул:

– Считай, без ноги остался, увалень!

Парни пыхтели, пытаясь достать князя – тот ловко уворачивался, рубил по дубинам, отсекая куски. Сверкал княжеский меч, вскрикивали парни, получающие чувствительные удары и пинки. Набрасывались на Дмитрия и по одному, и всем гамузом, но достать князя не удавалось.

Наконец, умаялись. Тяжело пыхтя, отошли. Бросили дрыны на землю.

Здоровяк, потирая ушибленную спину, сказал:

– Ловок ты, Дмитрий Тимофеевич. А вот был бы у меня топорик, а не эта неуклюжая деревяха – поглядели бы тогда, кто кого.

Жук вмешался:

– Ты, молодой, за речью следи. Получил своё – отдыхай. А тебя, княже, прошу: надевай шлем в другой раз. Мало ли что.

– Ладно, ворчун. Поглядим.

Дмитрий отошёл, присел на пригорок рядом с восхищённым Ромкой.

– Как ты их, тятя! Всех победил. А я вырасту – смогу ли так же шибко?

– Шибче сможешь.

– Почему?

Дмитрий улыбнулся. Как объяснить мальцу, что сам впервые взял клинок в руки, когда было уже за двадцать, а с Романом Жук занимается чуть ли не с младенчества? И пусть меч у мальчугана пока игрушечный, деревянный, но упражнения – вполне взрослые, приучающие тело к верным движениям.

– Потому, сын, что дети должны быть лучше своих родителей. Иначе – зачем всё?

Ромка наморщил лоб. Не понял, но и переживать по этому поводу не стал. Промолвил:

– С мечом-то, тятя, я управлюсь. И из лука маленького тоже стрелять могу. А когда буду скакать, как ты на золотом Кояше?

– Чуток подрастёшь – будет и у тебя конь.

Жук присел рядом. Сорвал былинку, прикусил белыми зубами. Сказал:

– У половцев трёхлетние мальчонки верхом учатся. На барана садятся – и айда.

– Не хочу на барана, – возмутился Ромка, – на лошадку хочу, как витязь.

– Вот исполнится семь годков – тогда.

Ромка запыхтел, загибая пальцы. Было трудно: понадобились сразу оба кулачка. Закончил, расстроился: