Тимур Максютов - Нашествие [litres]

Дмитрий сошёл с крыльца. Подошёл к будке любимца Шарика. Опустился рядом на корточки, запустил пальцы в густую шерсть. Замер от предчувствия.

Поднял ладонь к глазам – чёрная. И мокрая.

Вскочил на ноги, огляделся. Уловил движение у забора.

Вдруг услышал топот детских ног. Скрипнула дверь, и Ромка крикнул в ночь:

– Тятя! Тятя, они маму скрали!

Побежал к забору, вытаскивая меч – и споткнулся о что-то, растянулся.

– Ка… Караул! – запоздало у ворот.

Лихорадочно пощупал то, на что налетел: мягкое, мёртвое. Гридень из ночной охраны.

Крикнул:

– Ромка, в дом! Дверь закрой.

Вдруг ночь взорвалась: заполыхали факелы, выскочили из караульной Жук и Сморода.

Бросился к задней калитке: распахнута. Услышал топот копыт – удаляющийся, затихающий.

На земле белело что-то. Поднял: платок княгини. Вдохнул исчезающий запах.

Опустил бессильный меч.

И завыл.

Август 1229 г., Половецкая степь

Ночное небо будто готовилось к трудным родам: громыхало, ворочалось, внезапно вспыхивало зарницами, выхватывающими из тьмы фигуру древнего каменного идола. Балбал словно раскалялся изнутри холодным голубым пламенем, брызгая искрами грозовых разрядов.

Анри отошёл в сторону. Вонзил меч, опустился на колени. Склонил голову перед перекрестьем гарды.

Долго молился.

Соратники-тамплиеры поглядывали на командора, но присоединиться не решились. Продолжали выкладывать странный рисунок, используя разноцветный индийский порошок. Сержант пробормотал:

– Прости нас, Господи.

И вонзил поочередно пять деревянных распятий по углам получившейся фигуры – головами Христа вниз, в жирный степной чернозём.

– Прости нас, Господи, ибо не ради себя, а ради детей твоих неразумных, человеков, – подхватил Анри. Поднялся, вытащил меч, вытер краем плаща.

Третий тамплиер подсветил факелом пергамент. Выругался по-английски, сказал:

– Тут неясно: «…на тридцать льё к северо-западу от устья Танаиса в ночь мёртвой луны…» Так, не то. Вот: «…жертва – животное прегордое, без крыльев летающее, без плавников плавающее, без клыков смертельно опасное…» Я, наверное, плохо перевёл с санскрита. Это про кого?

Сержант давно уже зашёл со спины и приготовил клинок. Хмыкнул:

– Это про человека, недоучка.

И рубанул соратника – так, что обезглавленный труп рухнул ровно в центр ужасного чертежа. Чёрная кровь хлынула, брызнула на порошок: тот начал дымиться и искрить.

– Не смотрите так на меня, мой командор, – сержант отвёл глаза, – это было необходимо для ритуала. Видимо, великий магистр не всё вам рассказал. Не объяснил, почему третьим отправил с нами бастарда английского короля, сына чёрнокожей портовой шлюхи, зачатого в ночь мёртвой луны ровно двадцать четыре года назад. Вы не смеете меня осуждать.

– Я не осуждаю тебя, – с трудом произнёс Анри, – а прощаюсь. Магистр мне рассказал немного больше, чем тебе, потомку гэльского филида.

И ударил неуловимым движением – прямо в сердце.

Сержант покачнулся, выронил меч. Прижал руки к груди, изумлённо посмотрел на своего командора – и упал поперёк обезглавленного им тела товарища.

Небо только этого и ждало: разорвалось, загрохотало, обрушилось огнём на каменного идола. Вспышка отбросила Анри, швырнула на спину.

Оглохший от грома рыцарь лежал на спине и смотрел в извергающее молнии небо. Первые капли дождя упали на лицо и смешались со слезами.

– Лучше пять лет отшельничества и пять битв с сарацинами, чем такое, – кричал Анри небу, пытаясь перекрыть грохот, – великий магистр Пьер де Монтегю, надеюсь, хорошенько прежде подумал, чем решился, – но легче ли мне от этого станет, когда мы будем жариться на соседних сковородках в аду? Deus propitious esto mihi peccatori…

На месте трагедии вспыхнуло ослепительное пламя, с рёвом прыгнуло ввысь – и исчезло.

Анри подошёл к груде пепла, оставшейся от соратников. Пробормотал:

– Domini in requiem…

Перекрестился. Снял с пояса флягу. Глотнул, поморщился. Вылил несколько капель на дымящееся кострище.

Пепел зашевелился. Поднялась, села перемазанная фигура.

– Это чё, бухло? Зачем добро переводишь? Дай сюда.

Ошеломлённый Анри выронил флягу. Отскочил, начал дёргать рукоятку внезапно застрявшего в ножнах меча, крича:

– Изыди, сатана!

– Это старофранцузский, – определил пришелец, – скверно. А туда ли я прибыл? Мне вообще-то надо в Дешт-и-Кыпчак, в тринадцатый век. Ну, ладно, тюркский или славянский. Даже персидский, хрен с ним. Но старофранцузский! Во попадалово.

Поднял флягу. Покачал головой:

– Вот лошара безрукий, тарой швыряется. Половина вылилась.

Припал. Заходил кадык, как поршень. Выдохнул:

– Ну, не «ВСОП», конечно, но покатит. Говори, лягушатник, куда это я попал. Э-э-э, то есть: «Салю, месье. Парле ву рюс?» Хотя это было бы слишком хорошо.

– Я говорю по-русски, – с трудом ответил Анри.

– Вот и славненько. Тамплиер, что ли?

– Командор ордена Храма Анри де ля Тур.

– Значит, всё по плану. А то я уже переживать начал. Где тут мой рюкзачок? Ага, вот он. Будем знакомы, я – Барсук.

Анри глянул на изуродованное лицо, криво распоротый и грубо зашитый рот. Виду не показал, но протянутую руку пожал с внутренним содроганием.

Утром Хаим подивился:

– А где сержант и этот, третий?

– Я вместо них, – сказал незнакомец в чёрной хламиде с невиданным мешком за плечами, – Барсуком меня зовут.

Броднику новичок не понравился. Оглядел, хмыкнул:

– Ну и рожа. Будто ученик портного спьяну резал и шил, да руки дрожали.

Повернулся к тамплиеру:

– Не прогадал, Анри? Двух бойцов поменял на этого недомерка. На мой взгляд, гешефт сомнительный.

Тамплиер сказал тоскливо:

– Ни о чём не спрашивай, брат. Он теперь поедет с нами.

Барсук, кряхтя, забрался в седло не сразу: мерин косился, храпел и каждый раз отступал на шаг, стоило пришельцу всунуть ногу в стремя. Вздохнул:

– Ох, отвык я от этой забавы. Опять скакать да баранину жрать недоваренную, без соли. Везёт же другим: роскошь римских бань или массажистки в стовратных Фивах, а не темнота средневековая, где ночные горшки из окон льют. Вернусь – потребую перевода в другой департамент.

– Чего это он? – тихо спросил Хорь. – Бормочет невесть что. Головой стукнулся? Где такого взял?

Анри только рукой махнул.

Август 1229 г., река Волга

Туман навалился, словно ночной кошмар: будто пуховой подушкой придушили. Всё вокруг стало неверным, неясным, руку протяни – пальцев не разглядишь; лишь узкая полоска воды видна вдоль борта, а что там дальше – бог весть.

И слух обманывал: нежданный плеск, словно совсем рядом каменистый берег, неверное движение – и вылетит струг на отмель… Но ничего, проскочили и в этот раз.