Тимур Максютов - Нашествие [litres]

Дмитрий помрачнел. Потом сказал:

– Всё равно, выглядит дерьмово. Одно дело – своими руками придушить Юрия, усевшегося в Добрише…

– Он уже год как сидит в Рязани. Ингварь умер, брат его сменил, а Добриш теперь – провинция Рязанского княжества.

– Не перебивай. Без разницы. Повторяю: одно дело – личная месть, и совсем другое – привести на Русь врагов. Смерть, кровь… Меня проклянут.

– Кровь, говоришь. Забыл уже про Анастасию, да? Другую бабу нашёл?

Дмитрий дёрнулся, как от удара. Сказал тихо:

– Заткнись. Юрий далеко, а ты – близко. Пришибу.

– Ладно, ладно, – пробормотал Барсук, отодвигаясь, – без нервов только.

– И всё же. Если я откажусь?

Барсук вновь полез в рюкзак. Достал что-то и протянул на ладони:

– Не откажешься, сержант. Просто не сможешь. Есть у меня заложник.

Дмитрий взял кипарисовый крестик на кожаном шнурке. Повернул и разглядел надпись. «Роман». Крестильный крест старшего сына.

Ярилов замолчал. Прикрыв глаза, гладил деревянное перекрестье, нюхал пропитанную потом кожу. Будто пытался разглядеть: как там он? Здоров ли? Жив ли?

До ставки Бату-хана ехали молча.

Август 1236 г., севернее Яффы, Средиземное море

Фелука берберов вгрызлась в борт «Изабеллы» когтистыми баграми. На палубу с воем валилась толпа полуголых пиратов с обнажёнными саблями – и не было спасения.

Боцман отмахивался палицей: черепа трескались, как гнилые орехи, но на месте убитых вставали новые. Проткнули копьём – боцман рычал, отбивался, размахивал руками и был похож на большого жука, насаженного на булавку равнодушным энтомологом и безуспешно сучащего лапками.

Седобородый капитан орудовал тонким мечом изящно, будто вилкой на приёме во Дворце Дожей. Прижался к борту спиной, чтобы не подошли сзади; присел, уклоняясь от сверкнувшего на солнце клинка, пронзил сарацина, поклонился:

– Синьор, благодарю вас за танец. Следующий!

Роман стрелял редко и наверняка: берёг болты. Его заметили с фелуки, начали палить из луков: стрелы пробивали корзину и застревали, бессильно грозя жалами.

Теперь выцеливать времени не было: появился из корзины, выстрелил – юркнул обратно, пока лучники с фелуки не спохватились.

Пощупал колчан: осталось три болта. Плохо.

Ногу вставил в стремя арбалета. Рыча от напряжения, откинулся всем телом, потянул тетиву – щёлкнул фиксатор. Вынырнул, увидел: боцман лежит отдельно, его голова – отдельно. Выстрел: болт пробил бритую макушку здоровяка с топором. Раз.

Щелчок. Выдохнул, поднялся: капитан упал, над ним сгрудилась толпа, вздымающая сабли. Отправил снаряд в широкую спину, блестящую от пота. Два.

Мачта задрожала. Посмотрел сквозь прутья: гости. Двое с клинками в зубах, лезут быстро. Опытные.

Щелчок. Положил в ложбину последний болт. Нащупал на поясе нож. Прикрыл глаза, перекрестился. Прошептал, как маменька учила:

– Отче наш, иже еси…

Обидно вот так – всего два месяца юнгой, только во вкус вошёл. Ладно.

Внизу вдруг заорали. Началась какая-то суета. Глянул в щель: двое спрыгнули с мачты, побежали. Берберы, толкаясь, забирались на борт, перепрыгивали обратно на фелуку. Десятки скрученных верёвками паломников лежали на палубе, боясь шелохнуться.

С севера неслась боевая галера с развевающимся белым флагом, а на ней – красный крест.

Не бывало и не будет картины краше!

Пираты отталкивались баграми, торопливо разбирали вёсла, с криками тянули канаты – поднимали паруса. Отвалили от правого борта.

И через мгновение затрещал левый борт, принимая огромную галеру. На скользкую от крови палубу спрыгнул высокий тамплиер в белом хабите, за ним посыпались братья-рыцари, сержанты и пехотинцы, гремя оружием и сверкая шлемами.

Юнга перевалился через край корзины, спустился вниз. Высокий потрогал ногой бугая с пробитой болтом макушкой. Увидел в руках Романа арбалет, спросил:

– Твоя работа?

– Да, синьор.

Тамплиер махнул рукой: на палубе лежали берберы в живописных позах, и из многих торчали толстые короткие древки.

– И эти?

– Да.

– Чем ты занимался на корабле?

– Был юнгой, синьор.

– То есть убирал дерьмо, драил палубу и получал подзатыльники от боцмана?

– Что-то вроде этого, синьор рыцарь.

– У меня есть предложение получше. Хочешь стать моим оруженосцем? Я – командор Ордена Храма.

Роман не смог сдержать улыбки:

– Буду счастлив, синьор!

– Вот и славно.

Спустя три часа в бухту Яффы вошла истерзанная «Изабелла»: её тащил на буксире боевой корабль под флагом тамплиеров.

Закатное солнце осветило толпящихся на палубе галеры счастливых пилигримов в грубых рубищах и две фигуры на носу: высокую – в белом хабите, и пониже, рыжеволосую.

Осень 1236 г., город Биляр, Булгарское царство

Хуже нет для полководца, когда при войске полным-полно особ высокой крови.

Одиннадцать царевичей-чингизидов ругались на военном совете, перебивая друг друга, стремясь поразить кузенов красноречием, доказать своё превосходство в умении вести войну и брать неприступные крепости.

Бату-хан числился вождём похода, так как Великий Курултай постановил главной целью войны приращение улуса Джучи на запад, а остальные улусы лишь выделяли войска.

Но Гуюк считал себя главным из принцев: ведь именно он – старший сын Великого Хана Угэдэя. Гуюк надсмехался:

– Наш мальчик так и не смог справиться с какими-то булгарами, хотя его тумены топтались на рубежах этой ничтожной страны целых семь лет. И даже старый мудрый пёс Субэдэй ничего не смог поделать. Наверное, он всё-таки больше старый, чем мудрый!

Бату не спорил, улыбался и молчал. Гуюк старше всего на три года, но пусть говорит, что хочет: его армия сражается здесь за интересы улуса Бату. Такова истина: меч тяжёл, стрелы легки, а речи пусты – как пуст мешок из-под съеденного в позапрошлом году хуруда.

Гуюк продолжал:

– Надо немедленно ударить по воротам первой стены, иначе для чего нам эти китайские бездельники с их осадными машинами? Проникнуть между валами и сбить из луков всю охрану внешнего кольца. Даже с этого холма, где расположена ставка братца Бату, видно: ворота хлипкие, свалятся от кашля простуженного барана. А внутри нам будет, где разгуляться. И не придётся спешиваться и ползти на стены подобно вшам по дохлой собаке.

Чингизиды одобрительно закивали: настоящий монгол не любит покидать седла. А ещё он не любит рукопашной: зачем приближаться к врагу на опасное расстояние, если можно издали поразить его стрелой.

В огромном шатре Бату нашлось место и для тех, кто непосредственно планирует войну и ведёт бойцов на битву: нойонам – темникам, интендантам – черби, а также юртчи – офицерам штаба, мозга армии. На почётном месте сидел, конечно, сам Субэдэй-багатур; за его спиной – темник Кукдай, и уж совсем в тени – остальные. Среди них выделялся высокий рыжий урусут, лицо которого выглядело так, будто он каждое мгновение преодолевает жестокую внутреннюю боль.