Валерий Елманов - Нам здесь жить

— То есть к примеру один Вальтер Горх стоит ровно столько, сколько сотня окрещенных литвинов, правильно? — уточнил дотошный Сангре и, дождавшись положительного ответа, торопливо спросил: — А моя цена какова? Об этом он спросил исключительно для того, чтобы увести разговор от несвоевременного вопроса фра Пруденте, зачем ему все это. Узнавая цену себе, он тем самым подтверждал истинность своих слов о том, что не собирается никого выкупать, а его интерес является обычным праздным любопытством и только.

Дождавшись презрительного ответа от Дитриха, что рыцарь, сражающийся на стороне язычников, есть не что иное, как божий отступник и цена ему не больше медного византийского обола, Сангре сделал вид, что оскорбился своей низкой стоимостью, и вернулся к основному торгу.

Он по-прежнему не скупился, щедро скидывая цену, а потому монахам в конце концов удалось договориться на выкупе в семь с половиной тысяч флоринов: две трети этой суммы предназначалось за Бонифация и остальное — за Вальтера. Правда, монах заявил, что золотом тевтонский орден практически не располагает, и попросил принять всю сумму серебряными марками. Сангре, прикинув его вес (получалось чуть ли не два с половиной центнера), поморщился, но Улан еле слышно подсказал, что обменять его у Кейстута на золото нечего делать. А если и не хватит, можно обратиться к купцам. Но брать тогда лучше всего из учтивости перед хозяевами литовскими гривнами.

Однако не тут-то было. Едва Сангре заикнулся насчет них, как получил резкий отлуп от возмущенного Дитриха, заявившего, что ему неведома страна под таким названием. Фра Пруденте раздраженно покосился на разбушевавшегося вояку, однако, чуть помедлив, неожиданно встал на сторону комтура, пояснив, что навряд ли у ордена в казне сыщется достаточно этих самых гривен, а потому… И он предложил альтернативу. Мол, у них сейчас предостаточно новгородских купцов, так может продавцов устроит русское серебро?

— Соглашайся, — прошипел Улан еле слышно. — С учетом того, что нам в любом случае придется возвращаться на Русь, самое то.

Увидев одобрительный кивок, монах довольно улыбнулся и принялся вслух высчитывать, сколько он должен привезти гривен. Получилось тысяча четыреста десять. Фра Пруденте вопросительно уставился на Петра. Улан сзади шепнул, что все правильно, и Сангре кивнул еще раз.

— И последнее, — вздохнул фра Пруденте. — У Тевтонского ордена есть непреложное правило: открыть в хранилище сундук с серебром один человек не вправе — только трое: магистр, маршал и казначей, — он несколько виновато улыбнулся и развел руками, давая понять, что и сам не согласен с такими глупыми предосторожностями, но что делать, что делать. — И нарушить это правило не выйдет при всем желании, поскольку у каждого из них ключ к одному замку из трёх. А между тем маршал всего пару дней назад уехал в Померению [38] Так в то время называлось восточное Поморье. . Пока гонцы догонят его, чтобы вернуть в Мариенбург, пока он прибудет туда… Словом… не мог бы кабальеро дать небольшую отсрочку? Ну-у, скажем, на десять дней.

Сдерживая внутреннее ликование — ему и самому для осуществления его планов позарез требовалось не менее недели — Сангре изобразил раздумье, неуверенно почесывая переносицу, но в конечном итоге махнул рукой, давая добро.

— Вот и хорошо, — облегченно улыбнулся инквизитор. — Но учитывая, сколь вежлив идальго, во всем идя нам на уступки, мы бы тоже хотели оказать ему ответную услугу и… частично заплатить прямо сейчас. Очевидно дону Педро де ла Бленд-а-Меду в силу его воинского ремесла часто приходится грешить… — и он вопросительно уставился на собеседника.

Улан, услышав о новом титуле друга, фыркнул и поспешно закашлялся, скрывая смех. Петр тайком занес руку за спину и показал ему кулак. Кашель утих. Меж тем фра Пруденте, не дождавшись ответа, невозмутимо продолжал:

— Чего стоит один только смертный грех сражаться на стороне язычников против христиан. Неужто молодого воина не страшат неизбежные муки ада? — осведомился он. — А ведь мы могли бы облегчить его будущие страдания, выдав часть требуемого им выкупа… в виде индульгенций.

Он оглянулся на скромно стоящего рядом с ним Сильвестра, и тот торопливо затарахтел, поясняя, какое превеликое благо они дают. Яцко, морщась от обилия загадочных слов, пытался с грехом пополам довести до друзей суть излагаемого, но Сангре смилостивился над бедным толмачом и шепнул, что эту лабуду ему переводить не надо.

— Ша, дядя, — бесцеремонно остановил он монолог монаха. — За духовные надстройки мы побазарим с тобой опосля, а пока меня интересует исключительно натуральный базис. Серебряный, — уточнил он.

— Никто не ведает, когда подстережет его смертный час, а потому надо спешить раскаяться, а то когда еще подвернется удобный случай, — сделал последнюю попытку склонить несговорчивого воина к покупке индульгенций фра Пруденте. — Сын мой, memento mori [39] Помни о смерти (лат.). В Древнем Риме эта фраза произносилась во время триумфального шествия римских полководцев, возвращающихся с победой. За спиной военачальника ставили раба, который был обязан периодически напоминать триумфатору, что несмотря на свою славу, тот остаётся смертным. Возможно, настоящая фраза звучала как: Respice post te! Hominem te memento! («Обернись! Помни, что ты — человек!») «Memento mori» являлось формой приветствия, которым обменивались при встрече французские паулины, именовавшиеся также Братьями Смерти — монахи ордена отшельников Св. Павла во Франции (1620–1633) .

— Типа образованные, — фыркнул за его спиной Улан. — А ты им скажи…

Выслушав побратима, Петр согласно кивнул и, приняв надменный вид, кой, по его мнению, более всего приличествует заносчивому испанскому кабальеро, заявил: — Это согрешить можно опоздать, а раскаяться никогда не поздно, поэтому я предпочитаю противоположное: memento vivere [40] Помни о жизни (лат.). . Впрочем, вам, гагарам, недоступно счастье битвы, в том числе и ночной, а потому закончим на этом.

Услышав об отказе, фра Пруденте тяжко вздохнул, явно опечаленный столь легкомысленным подходом своего собеседника к проблеме вечной жизни, и попытался еще разок предупредить его:

— Знай, бог все время следит за тобой, и…

— Я постараюсь прожить так, чтоб ему не было скучно наблюдать! — нахально перебил его Петр. — А что до ответной услуги, то я согласен ее от вас принять, но не индульгенциями, а…

Он обернулся и махнул рукой. Повинуясь этому знаку, Локис распахнул дверь возка и из него вышел мрачный Сударг с низко опущенной головой. Последнее было по требованию Петра — ну не мог литвин скрыть злобы даже при виде католического монаха, не говоря уж про крестоносца. Сопровождали его сыновья: курносый, с непослушными соломенными вихрами, и второй, из-за белых, как снег, волос чем-то похожий на эльфа.