Елена Хаецкая - Бертран из Лангедока

Ужаснулся граф Риго. Брови сильнее насупил, растерянность скрывая, – и за подмогой да советом к батюшке, к королю Генриху, который, в отличие от сыновей, был не только свиреп, но и хитроумен.

Король Генрих дело решил просто: дал графу денег. Обрадовался Риго, набрал наемников и на следующий год снова в Лимузен вторгся. Захватил у виконта Адемара Экс, ворвался в Лимож.

Адемар спешно отошел и объединился с виконтом Ангулемским Вульгрином. Граф Риго со своей наемной сволочью на пятки им наступать стал. В две седмицы захватил Шатонеф, спустя десять дней овладел Мулинэ и осадил Ангулем.

До чего же лакомым кусочком казался этот Ангулем графу Риго! Прямо пирог с начинкой из живых воробьев!

Ибо засели за стенами Ангулема и виконт Вульгрин, и виконт Адемар, и сын его Гюи, и Талайфер, виконт Безье и Каркассона, а также Эблес де Вентадорн и другие важные сеньоры.

Бертран де Борн о ту пору при Адемаре находился и задушевным другом его был. Слабых ободрял, малодушных подстегивал, в кафедрале со слезами на глазах с Господом Богом торговался: в монастырь уйти клятвенно обещался, коли Адемару и Вульгрину пособит в борьбе с неистовым и вероломным графом Риго.

Только у Господа Бога оказались какие-то свои соображения на сей счет, а какие – то Он Бертрану сообщить не озаботился.

В шесть дней Ангулем пал, и все эти знатные господа попали к графу Риго в плен. Риго, вволю налюбовавшись бледными вытянутыми лицами своих пленников, отправил их на север, в унылую столицу Лондон, к грозному старому королю Генриху.

Полюбовался и Генрих понурыми фигурами лимузенских сеньоров, пальцем погрозил – совсем не королевский палец у Генриха, узловатый, толстый, – а после велел тем же порядком обратно в Лимузен доставить. И вернул пленников сыну своему графу Риго. А граф Риго выпустил воробьев из пирога: летите!

И разлетелись бароны в бессильной ярости, и каждый засел в своем замке.

Так были приведены к покорности властители плодороднейших земель Страны Ок.

Изнемогая от злобы, вернулся в Лимож побежденный и опозоренный виконт Адемар. Бертран его в Лиможе ждал, бесился. Но Адемар Бертрана за руку взял и повелел: речи страстные отныне прекратить и о даме Гверре позабыть. Победил их граф Риго, а король Генрих присягу от них взял; на том и покончено.

Зарыдал Бертран – без слез, одним горлом, – затрясся. Виконт Адемар его обнял (у самого на душе тошно было, но ничего не поделаешь).

И ушел Бертран из Лиможа.

Константин де Борн, владелец гордого Аутафорта, на домне Агнес де ла Тур женатый, от ужаса трясся: а ну как граф Риго на Аутафорт войной пойдет, возжелав отомстить за все Бертрановы выходки!

Однако графу Риго не до Аутафорта было. Он о Святой Земле день и ночь грезил. Вот бы где геройство в полной мере проявить!

А наемники графу Риго больше были не нужны. Призвал он их к себе, оделил теми землями, какие у мятежников отобрал, и велел с глаз долой убираться. А кому земель не хватило, тем в сторону Брабанта указал: оттуда вышли, туда и изыдите.

И спиной к ним повернулся.

Стихла тяжкая поступь графа Риго, перестала содрогаться под нею зеленая земля Лимузена. И свора брабантская, из тугой узды выпущенная, рассыпалась по всему благодатному Побережью, по плодородным землям и веселым холмам.

А такова эта земля Лангедок, что, кажется, сколько ни грабь ее, сколько ни жги – все не оскудевает. Вот и не спешили брабантцы к себе домой уходить, а вместо того бродили взад-вперед по всему Лангедоку и мародерствовали; тем и жили.

Понятное дело, что когда войну с родным братом затеваешь, лучших союзников не сыскать. Так Бертран рассудил.

В ту пору в малом городке Фонтенэ маялись со скуки одиннадцать головорезов и капитан их, бравый молодец именем Губерт (так при крещении назван был); прозвание же ему было «Хауберт», что означает «Кольчужка». Местные жители на свой лад его кликали – «Альберк».

Говорили же об этом Альберке вот что (это он сам о себе говорил). Будто бы матушка родила его в рубашечке, да такой, с позволения сказать, густой, что повитуха воскликнула в изумлении, едва лишь на руки взяла: «Милосердная Дева! Вот уж чудо! Гляди, Лиза (так мать звали), – когда твой мальчик подрастет и станет великим воином, тебе и на кольчугу денег тратить не придется! Воистину, железный век настал и времена волчьи, раз мальчики в кольчугах рождаться стали!»

Был канун святого Губерта; этим именем младенца и нарекли. Но в память о чудесном рождении в «кольчужке» все звали его «Хауберт». И сам капитан искренне полагал, что где-нибудь да есть святой Хауберт, покровитель наемников, блаженный Господин Кольчуга. И потому всегда вместо креста носил при себе ветхий рукав кольчужный, Бог весть где откопанный, ржавый; в тряпицу его оборачивал, берег. И где бы со своим воинством, ни останавливался, везде этот рукав на почетное место воздвигал.

Был этот Хауберт-Кольчужка широк в кости, брюхом обилен, ликом кругл и румян. На вид такой добряк, что хоть «дядюшкой» зови. В битве нет Хауберту равных (так его солдаты говорили). Хоть и пузат, но подвижен и ловок, а уж силищей обладал страшной, подкову порвать мог. Правда, никогда не видели, чтобы Хауберт подковы рвал – зачем добро переводить! – но доподлинно знали: может.

Несмотря на добродушную внешность, был Хауберт на расправу скор и лют, а простонародье и вовсе за людей не считал.

И вот сидит в Фонтенэ, на землях Раоля де Маллеона, этот самый Хауберт-Кольчужка, молодое вино пьет, пуская при том ветры неимоверной силы. И ску-учно Хауберту-Кольчужке…

И «одиннадцати апостолам» скучно.

И уже по сторонам коситься начинают: где еще не укушено, откуда еще не отломлено, какую бы лавочку разгромить, какую бы девочку расстелить, где бы красного петуха пустить – просто так, для развлечения…

В Фонтенэ, Нонторне и окрестностях, понятное дело, про думки эти Хаубертовы хорошо знают. Будто вышел на городскую площадь и во всеуслышанье о них заявил. Шумно думает Хауберт.

И вот спасение в городок явилось: всадник, рослый, светловолосый, и с ним юноша, такой же русоголовый и ладный, только чуть более мрачный, чем требуется в ясное летнее утро. При всаднике свита. Во-первых, жонглер с лютней за спиной. Рожа у жонглера фиглярская, двуцветная – половина лица белая, половина фиолетовая. И еще мужлан за лошадьми господскими бредет – башка в кудрях, кудри в репьях, одежда пыльная.

Прибыл всадник и о таверне справился. Указали ему. Склонился с седла пониже, ногой в стремени качнул.

– Правда ли, что в городе вашем Хауберт-Кольчужка засел и с ним его «одиннадцать апостолов»?

Отвечал горожанин, что да, чистая это правда – чтоб черти унесли в ад души всех этих грешников!