В Бирюк - Понаехальцы

Присутствие на разговорах Елицы в женском платье и глубокой скорби по раненому Кастусю создавало ощущение неопасности литваков. Отдавать этих людей в холопы Ростовскому епископу рязанцы не хотели. Не от гуманизма, которого здесь нет, а по нелюбви к ростово-суздальцам.

Любостяжательного воеводу Елица обошла щедрыми дарами. Серпейский градоначальник заявил, что не употребит строгих мер против беженцев из опасения, чтобы не произошло кровопролитие и разрушение вверенного ему городка от множества людей в литовском караване.

Я нахожу здесь некоторое сходство с проходом Разина через Астрахань после его персидского похода.

Пришлая рязанская дружина не рвалась завязнуть в толпе беженцев, им это было не по чести.

– Мы — княжьи гридни, а не людоловы! Наше дело — вражьих витязей бить, а не с бабьём да с мужичьём воевать!

И огромный литовский караван, едва ли не с двумя тысячами людей, вывалился в Оку.

Историю опубликования «Что делать?» знаете? — Сидит мужик в одиночке, в Алексеевском равелине Петропаловки, под следствием. Сочиняет роман. Всё написанное сдаёт Следственной комиссии. Комиссия — следаки же! — видят в тексте любовную линию. Эк как р-революционера воздержанием торкануло! Зеку — брому, рукопись — пропустить.

Рукопись с вердиктом идёт в цензуру. «Волчары» — велели пропустить, а нам чего? Может, у них следственный эксперимент. Пущай печатнут.

Цензора, который — «пущай», выгнали. Но было уже поздно.

Коломенские глянули из-под руки на караван.

– Серпейские пропустили. А у нас и гридней меньше. Идут же пристойно, без баловства? Хай сплавляются.

Так литваки и «хаяли». Главное — не гадить сильно и городки дорогой не жечь. Понятно, что против течения они бы не выгребли. Но река — сама несёт.

На Оке, в отличие от многих других мест на Руси, в эти полвека — к таким бежецким караванам привычны.

– Опять, поди, половчанины на черниговских наехали. Или это переяславльские? Чего? Литовские? Далеко поганые ныне забираются…

И выносит караван аж к Рязани. Где сидит ненасытный князь Калауз. Который хорошо понимает какое громадное богачество несёт река. Это ж две тысячи душ похолопить да продать — тыщи гривен! А ведь на плотах ещё и майно везут! Всё, что от войны да разорения утащить успели.

А лучше — осадить и доить. Разные литваки в здешних краях — элемент пейзажа. С ещё до-славянских времён. Проверено — доятся. Тягло — тянут. Кр-расота! Подати же — каждый год! Вечно!

Это и воеводы в пройденных городках разумели. И на караван — облизывались. Но понимали — взять себе они не смогут, добыча уйдёт к князю. А зачем тогда?

«Без команды не стрелять». Команды — не было.

Калауз в раздрае. Караван бежецкий — бить нельзя. На Оке — особенно. Один раз стукнешь — десять лет к тебе новосёлы приходить не будут.

Вороги? — Они по Оке уже полтыщи вёрст прошли. Без боя, без разорения. Там у них бабы, дети. И поднятые иконы! А на переднем плоту — здоровенная хоругвь с ликом Спаса вышитым!

Как Елица эту штуку, в Кучковском хабаре взятую, сохранила — отдельная смешная история. Не смешно то, что она сообразила всё символически-православное начистить да воздвигнуть.

Калауз сам себя перехитрил. Хочется — цап-царап. Ой как хочется! Аж ладошки горят! Но нельзя. Тогда — миром. Пообещать, приголубить. А куда они денутся? К нищему Мурому под его руку проситься будут? С лесной мордвой в пограничье резаться?

Лаской, хитростью. Испоместить. А там — потихоньку-полегоньку…

Велел каравану остановиться — исполняют.

Растянувшийся караван подтягивается. Начинаются переговоры.

– Князь рязанский Глеб Ростиславович зовёт князя Литвы Московской Кестута в гости, на почестный пир.

– Вельми понеже! С превеликим удовольствием и души благорастворением! Однако ж князь Кестут ныне в барке лежит, от ран бранных страдает.

Идёт… даже не дипломатическая игра, а игра на непонятках и затягивание времени:

– Вы православные?

– А что, нашу хоругвь с ликом Спасителя — с вашего Крома не разглядеть?

– На землю осаживаться будете?

– Само собой! Мы ж народ пахотный! А на которую?

– Поехали — покажем.

– Мы — завсегда, со всем уважением. Но князь наш… нездоров ныне. А без него — никак.

Калауз даёт корм. А как иначе? — Ты людей остановил — тебе их и обеспечивать. Беглецы малость отъелись, отдохнули. Время идёт, Калауз начинает нервничать. И тут, ночью, отдохнувший и собравшийся вместе караван, снимается с места и, по разведанному уже руслу Оки, уходит.

Рязанцы сперва не поняли. Потом поняли неправильно. Потом князь послал послов — остановить. Они не вернулись — повязали их литваки. Караван идёт быстро — без остановок, днём и ночью. Калауз с дружиной кидается вдогон. И догоняет.

Вот сщас всех порублю-порежу!

Но… фактор времени. Выражаемый здесь в сотнях вёрст пройденного пути.

Рязанцы вдруг обнаруживает, что у Кастуся и воины есть. В бронях и при оружии. Прежде — и не видно таких было, сплошь мирные крестьяне. Тупые-тупые! А тут вдруг — с остро заточенным.

Главное — рядом наблюдается муромская дружина. В боевом построении, одеянии и настроении. А с лодки Живчик скалится:

– Что ж это ты, дядюшка, в чужой двор без спроса лезешь? Будто лис в курятник. А ежели того лиса — поленом…? Точеным, калёным? А? Твоей земли край — вон, по тому оврагу. Здесь — моя земля. Шёл бы ты. Восвояси. Или Андрей Юрьевичу опять Рязань жечь?

Вот кабы на часок раньше, на пяток вёрст выше, или если бы здесь муромских не было…

«Если бы да кабы да во рту росли грибы, то был бы это не рот, а настоящий огород» — русская народная мудрость. И спорить с ней — глупо.

Елица ещё из Рязани послала Авундия вперёд. Парень — не дурак, видел мой «телеграф» в Пердуновке. На грани Рязанских и Муромских земель углядел вышку. Понял — на что это похоже. Полез разбираться.

Вышка — крайняя на линии, место ответственное. На ней, вместе с другими связистами-новобранцами сидит четырнадцатилетний «ветеран люто-зверской связи» из Пердуновки. Авундий его и не узнал: сколько лет прошло, чужие дети — быстро растут, на лицо меняются. А малёк — узнал. Он же с малолетства запомнил! Герои лесных троп и скрадывания зайцев!

Дальше — мне информацию о происходящем. Двести вёрст — минутное дело. От меня — инструкции. В том же темпе. И телеграмма Живчику в Муром. Типа: «прими, защити, обогрей». С конспективным пересказом Авундия: как они Калауза динамят. Он литваков поит, кормит, привечает. А они…

Живчику хвост Калаузу отдавить — в кайф. По закону, ради доброго дела… — будто боженька ноженьками по душе пробежался! Ради такого за полста вёрст с дружиной сбегать — всегда!