Елена Хаецкая - Ульфила

Молчал Ульфила. Позволял им кричать, сколько хотели. Когда же обессилели вези от горя и гнева, сказал им:

– Хотя бы баб этих наемных постыдились. Воины, а раскисли, как женщины.

И устыдились вези. Плакальщиц взашей выгнали, слезы вытерли и на Ульфилу хмуро уставились. Что тебе нужно здесь, епископ?

Сказал им Ульфила:

– С тем проститься хочу, кто вознес веру мою на вершину славы.

Ничего не поняли вези. Расступились. И подошел Ульфила к смертному ложу Атанариха, в лицо своего гонителя взглянул и долго так стоял в неподвижности.

Круглое, потемневшее, с широкими бровями-дугами, сдвинутыми у переносицы будто в вечном споре, было лицо это слишком еще полно страсти, и гнева, и изумления.

Склонился Ульфила и поцеловал хмурый лоб Атанариха; после же на колени стал и молиться хотел, но не мог, ибо охватило его смятение. Закрыл лицо руками.

Тогда подошел к нему один вези, за руку взял. Удивленно посмотрел на него Ульфила.

Сказал этот вези:

– В детстве мать окрестила меня в твою веру и отца склонила сделать то же. Атанарих убил тех, кто родил меня на свет, а меня взял к себе в седло. С тех пор заменил мне мать и отца и заботился обо мне так, будто я один из его сыновей. Скажи, Ульфила, неужели мой отец, который лежит здесь мертвый, действительно проклят во веки веков, как кричат о том твои собратья?

– Не знаю, – ответил на это Ульфила.

И вдруг, точно узел тугой развязался, слезы хлынули у него из глаз. Плакал над Атанарихом и все не мог остановиться.

В Константинополе приезжий человек теряется. Ухватит Великий Город в свои загребущие лапы – лучше не рыпайся. Только одно и спасает: не один ты таков, много вас таких в столице Феодосия.

И на удивление быстро привыкает человек к Городу. Трех дней не пройдет, а он уж и старожилом себя чувствует на той улице, где постоялый двор. Да и близлежащие переулки обжиты. Ибо всегда найдется новичок, еще менее твоего со столицей знакомый.

И хоть мнил себя Фритигерн постоянным исключением из любых правил, а и он подчинился общему закону. И вот стал и знаком, и люб ему этот шумный, вздорный город – балованное дитя на коленях огромной Империи. Нравились Фритигерну красивые высокие дома и тщательно ухоженные сады, пение воды в фонтанах и неутихающие протяжные крики уличных разносчиков; веселили его лица в толпе – всех цветов и оттенков кожи.

И сам он, Фритигерн, был настоящим украшением этой пестрой связки бус, константинопольской толпы, – рослый варварский князь в богатой одежде, украшенной мехами и золотом, обильно, но с соблюдением тщательно выверенной меры.

Император Феодосий принял его со всевозможным радушием. Они с Фритигерном сразу глянулись друг другу.

Сказал Феодосий князю готскому:

– Рад видеть тебя в столице своей, Фритигерн. Рад сердечно, что сам ты прибыл, не послов прислал.

И ответил Фритигерн:

– Видя тебя, император ромейский, и сам я радуюсь, что приехал встретиться с тобой.

Феодосий князя за руку взял, в комнаты ввел, где карты Империи разложены были на широком каменном столе. Уселись.

Охлажденного вина высоким собеседникам налили слуги, черные, как сажа. Феодосий специально таких подобрал, гостя удивить хотел. Фритигерн – когда надо, человек вежливый – удивился.

– Удобно ли устроен ты в столице моей? – спросил его Феодосий. – Нет ли в чем-нибудь недостатка тебе или людям твоим?

– Благодаря твоим заботам, Феодосий, устроены мы так, что лучшего и желать нельзя, – отозвался Фритигерн и в глаза императору глянул дерзко. – Тебе ведь не впервой готских вождей в столице привечать.

А глаза Феодосия, черные, влажные, – два омута. Сколько дерзких взоров ни кидай, а до дна не достанешь.

Отвечал так:

– Стремлюсь к установлению мира, потому на всякий шаг ко мне навстречу делаю два и вдесятеро более того. Да, прав ты: не первый ты из властителей готских, кого в моей столице встречаю гостеприимно. Разве не честью стало для меня получить дружбу Атанариха?

– Тебе виднее, что тебе к чести, – осторожно сказал Фритигерн.

Феодосий рассмеялся.

– Старый князь Атанарих, вечный ненавистник Империи, непримиримый враг ее, послушал слов моих, принял мои дары. Разве не величайшая это победа? – Он наклонился вперед, через стол, заваленный картами, взял сидящего напротив Фритигерна за руку, стиснул тонкие смуглые пальцы на широком золотом браслете варвара. – А если и умер Атанарих, так что с того? Вот и ты прослышал о миролюбии моем и прибыл, чтобы я мог с тобой договориться.

И понял Фритигерн, что они с Феодосием действительно могут договориться. Засмеялся князь открыто, во весь голос.

– Стало быть, на такого жирного червя ловил ты рыбу-щуку, Феодосий? Так ведь щука на червя на ловится… – Серьезен стал. Признал: – Ты прав. Как узнали мы, что старый Атанарих с тобой примирился, так сразу поняли: будем и мы с тобой дело иметь. А что умер Атанарих… видать, время его вышло.

И снова глазами встретились князь везеготский и государь ромейский. Без слов друг друга поняли.

Вместе со старыми вождями уходила в прошлое и эпоха их; отныне мир принадлежал новым вождям, таким, как Феодосий и Фритигерн. Феодосию тридцать четыре года, Фритигерну скоро сорок; оба недавно вошли в зрелые лета и поставлены во главе своих народов, по всему видно, надолго. Поистине, большая удача – видеть перед собою государя, с которым предстоит взаимодействовать, и знать, что мыслит он созвучно твоему.

Что объединяло их, так это гибкость. Лишнего ни тот, ни другой старались не делать, но ежели необходимость того требовала, могли, не дрогнув, многим пожертвовать.

И потому удивлен был Феодосий, когда заговорил с ним Фритигерн о вере.

– Слышал уже несколько раз в городе твоем, как нас, вези, еретиками называют. Прежде такого, говорят, не было. «Еретик» – слово позорное. Так объясни мне, Феодосий. Предшественник твой, Валент, когда хотел с нами договор заключить, условие поставил: чтобы мы ромейскую веру признали. Сам и епископа прислал, которому доверял. И приняли мы веру его. Теперь же оказывается, что нехороша она. – Глаза сощурил. – Растолкуй ты эту загадку Фритигерну, император, а то запутался бедный вези.

– Август Валент, упокой его Господи и прости ему ошибки его, сам был еретиком. И народ ваш в ересь свою богопротивную ввел, – ответил Феодосий. И видно было, что по-настоящему сокрушен этим.

Фритигерн слушал с исключительным спокойствием. Знал: обоюдное согласие их с императором от этого разговора не нарушится. Однако выяснить кое-что все же не мешало.

– Когда я болен был, – продолжал Феодосий, – и уже думал, что настала пора мне предстать перед Господом, послал Он мне ревнителя кафолического исповедания, дабы наставил меня на путь истинный. Потому и исцелен был от недуга своего, в то время как Валента заблуждения его ввергли в геенну огненную еще здесь, на земле.