Елена Хаецкая - Вавилонские хроники

Я был – Энкиду. Я был истинный Энкиду, полный…

Боги Эсагилы! Если мое повседневное существование подобно оргазму, то каков же будет мой оргазм? Не разорвутся ли горы, не треснет ли земля, когда я войду своей плотью в женскую плоть и орошу ее семенами жизни?

Я засмеялся, подумав об этом. Я остановился, положил руки на бедра и расхохотался. Где-то наверху, над головой, заверещали обезьяны. Взлетели несколько птиц, розовых и золотых.

Да, я был полон.

И пришло знание. Завтра – да, завтра я войду в Город. Это будет гнилой, печальный Город. Поникли его золотые башни, и увяли некогда зеленые сады, иссякли его фонтаны, пали изразцы, сделанные по образу исступленного неба, что горит у меня над головой.

Я подниму Город, я сделаю его великим. Возлюбленной Царств. И еще я подумал о маленькой статуе пророка Даниила. О грустном чугунном пророке. Когда-то, когда я был умален и унижен, я встречался с этой фигурой. Я сохраню ее, а остальные – да, остальные я брошу в Евфрат. И поглотит их Великая Река.

И будет радостен и полон Вавилон, Столица Мира.

Я отвел ветви в сторону и шагнул на поляну.

И увидел второго человека.

Он спал.

Он не был полон, как я. Он был – не до конца, что ли, здесь… Я не мог найти слов, когда глядел на него, чтобы объяснить свои ощущения. Он, несомненно, был велик, как и я. Он был равен мне и превосходил меня, но он был здесь НЕ ВЕСЬ.

Потом он открыл глаза и улыбнулся мне.

– Энкиду, – сказал он.

Это было мое имя. Он знал его, и пленил меня. И я полюбил его. И бросился я в битву и стал сражаться с ним. И было нам обоим радостно.

– Гильгамеш, – сказал я ему. – Я помню тебя. Ты Гильгамеш.

– Ты говоришь это, – сказал он и засмеялся.

Мы долго бились, и взаправду, и шутейно, и просто катались по траве, и молотили друг друга кулаками, и гонялись друг за другом по первозданному лесу, а потом взялись за руки и поклялись быть друг другу братьями.

Но Город так и не встал перед нами.

И я рассыпался. Я пал со страшной высоты и грянулся о землю. Взлетели брызги бытия, взорвались искры, все мое существо разлетелось на куски и осело на землю бесформенными хлопьями. Я умирал и воскресал, умирал и воскресал бессчетно во время этого бесконечного падения. Я кричал и не слышал своего голоса. Я разлетался на части. Я всплескивал, как вода, и разбрызгивался по Вселенной. Я разбегался, как ртуть. Я делился, как амеба. Части меня то сползались, то расползались, то сливались, то вновь разделялись.

Я был мертв и жив, я жил ужасной жизнью по другую сторону бытия. И конца этому не было.

– Мама! – закричал я пронзительно и жалобно, остатками голоса.

И зазвенело что-то, будто разбились тысячи зеркал, и, изрезанный, искалеченный, я коснулся, наконец, земли и остался недвижим и мертв.

Когда я очнулся, было темно. Я медленно пошевелил пальцами. Двигались. Попытался понять, нет ли крови. Крови, вроде бы, не было. Я был тяжел, как чугунная плита.

Согнул ногу. Согнулась.

Набрался наглости и приподнял голову. Тут же уронил ее обратно.

– Ой, – прошептал я. Голоса у меня не было – сорвал.

Мне было холодно. Я был жив.

Я снова закрыл глаза.

И стал ждать.

Неожиданно рядом послышался стон. Очень тихий.

– Цира? – спросил я одними губами.

Но это стонала товарищ Хафиза. Ей было очень худо. Еще бы, ведь из всех в ней меньше всего было от Энкиду. Да и к такому путешествию она была не готова.

Шепот:

– Товарищ Хафиза! Вы живы?

– Хашта, – позвал я.

Мой бывший раб пошевелился и сел.

– Ох, – донесся сиплый голос Буллита. – Чем это мы так ушмыгались? И где этот главный шмыгала? Я ему зенки выдавлю…

– Ты сначала встань, – прошептал я.

– Иська! – с неожиданной силой закричал Буллит. – Иська! Я тебя, подлеца…

Ицхак и Луринду молчали. Померли, что ли?

– Изя, – просипел я.

– Хрр… – отозвался мой шеф.

Луринду спокойно проговорила, как будто ничего не случилось:

– Где мои очки?

– Цирка! – обеспокоенно звал Мурзик. – Цира!

– Да здесь я, – прозвучал раздраженный голос Циры. – А коновал этот где? Бэлшуну? Зажгите кто-нибудь свет!

Мурзик встал и, покачиваясь, побрел к выключателю.

Вспыхнул свет. Жалкая пародия на тот, в который окунулся Энкиду несколько страж назад.

Мы бессильно копошились на полу. Учитель Бэлшуну сидел на диване, запрокинув голову на спинку. Он был без сознания. Из ушей и носа у него сочилась кровь.

Мурзик бросился к нему, пал рядом на диван, зажал ему нос. Спустя несколько секунд учитель Бэлшуну громко застонал и качнул головой, пытаясь освободиться от мурзиковых пальцев.

– Живой, – сказал мой бывший раб успокоенно и отнял пальцы от бэлшунова носа. – Надо бы скорую вызвать.

– Что это было? – снова спросил Буллит. – Иська, чем ты нас потравил? Это галлюциногены?

– Я тебе… потом… – прохрипел Ицхак.

Мурзик уложил учителя Бэлшуну на диване, пристроил его голову на мягкий валик. Сходил к своему месту, взял одеяло и укрыл.

– Дать чего? – спросил он. – Может, воды?

Учитель Бэлшуну не ответил.

– Кончается, что ли? – снова озаботился Мурзик-Хашта.

– Дай гляну, – с трудом выговорила Цира. Приподнялась на четвереньки. Завалилась набок.

Мурзик подошел к ней. Подцепил ее за подмышку. Поднял.

– Ну, ты как? – спросил он, усмехаясь. – Живая?

Цира повисла на нем, как тряпка. Мурзик-Хашта потрепал ее по волосам.

– Эх, Цирка!..

Она сердито отстранилась.

– Чего лыбишься, дурак?

– Ну… так… – неопределенно ответил Мурзик.

Он подвел Циру к учителю Бэлшуну.

– Отпусти.

Цира высвободилась и встала. Мурзик на всякий случай остался рядом – подхватить, если упадет.

Цира закрыла глаза и протянула над учителем руки с растопыренными пальцами. Поводила. Потом открыла глаза.

– Переутомление, – сказала она медицинским голосом. – Отдых. Покой. Хорошее белковое питание. Тепло.

– А, – понимающе сказал Мурзик. И еще раз поправил на учителе Бэлшуну свое одеяло. – Да нам всем бы выспаться не мешало…

– Я не останусь в этом притоне… кровососов… – забарахталась товарищ Хафиза. – Товарищ Хашта, отвезите меня в штаб!

– Какой вам штаб, – сказал Мурзик. – На ноги бы встали – и то ладно…

– Я… революционный процесс…

– Да будет вам, товарищ Хафиза, – сказал Буллит. – Отдохните здесь. Ничего с вашим процессом без вас не сделается за четыре стражи.

– Это провокация! – сказала товарищ Хафиза бессильно. – Завтра все народные массы будут оповещены о дьявольских оргиях, предпринимаемых кровососами ради удовлетворения своих низменных…

Она закашлялась.

– Дура, – прошипела Цира.

Мурзик выключил свет.

Почему-то я почувствовал облегчение. Я закрыл глаза и почти сразу заснул.