Александр Прост - Смерть цвета бейсик

— Я сочувствую вашему горю, — цилиндрик горячего пепла сорвался ему на живот, — правда, мне ужасно жаль…

— Когда я протер глаза… — Умар словно не слышал его, — сыну снесло полголовы, мне забрызгало лицо кровью и мозгами. Его мозгами. Карину я нашел сразу. Осколки вошли в спину, кишки вывались, много, знаешь, просто невероятно много. Она ведь тростинка была, настоящая красавица. Ну а Дану не я нашел, ее уже потом…

Умар снова зарылся в своей роскошной сумке, что-то перекладывая, и вытащил небольшой пистолет с гравировкой на серебряных накладках. Айвен перестал дышать. Умар со второго раза заправил обойму, дослал патрон и, щурясь, рассматривал, держа в вытянутой руке.

— Слабеть стало зрение, — он застенчиво улыбнулся, — ни черта вблизи не вижу, а на линзы, черт его знает, аллергия какая-то.

— Вы еще можете поступить, как цивилизованный человек, — у Айвена вдруг хлынуло их глаз и побежало горячим по лицу. Он пытался остановиться, замолчать, прекратить бессмысленное унижение, но против воли продолжал бормотать, — я никому, никогда… пожалуйста…

— Все будет цивилизованно. Ты умрешь от руки живого человека, — Умар неожиданно грустно хохотнул. — Так я хотел сказать, когда начинал. Прокручивал наш разговор раз за разом, тысячу раз. Казалось, все ясно, вот люди на службе дьявола. А вы просто глупые дети, играющие в злые игрушки. Глупые, эгоистичные дети. Ты вот даже о ребятах о своих не спросил. Не поверишь, немного жаль тебя… Хотя, конечно, после всего нелепо… Да и невозможно.

— Дайте мне шанс. Я попробую…

— Нет, нет, ты уж извини. Ключей от наручников у меня нет, да даже если б и были, у выхода ребята, и живым они тебя, конечно, не отпустят. Опасно. А главное, с моей стороны, некрасиво еще и это перекладывать на них.

Умар вытащил футляр одинаковой с сумкой марки, достал старомодные очки и, прежде чем надеть, тщательно протер стекла вложенной бархоткой. Надев очки, быстро отыскал предохранитель.

— Черт его знает, глупо как-то вышло.

Выстрел отразился от стен оглушительным эхом, и Умар пожалел, что постеснялся надеть наушники.

Дядя Миша, Михаил Натанович Беркович, продолжал распекать Сан Саныча, по обыкновению не повышая почти голоса, словно забивал гвозди:

— Мы арендуем четырехсотые. Так? Два месяца они стоят, на хер никому не нужные. Так? За три недели я тебя предупреждаю. Так?

Сан Саныч краснел и что-то бормотал, вытирал потный загривок, но меня не сдавал, хотя временами и посматривал. Честно сказать, вина была совместной, хотя его все-таки больше.

Из открытых окон (всем системам кондиционирования и центральной вентиляции дядя Миша предпочитал открытые окна) раздавался шум весенней улицы и играющих детей, урывками долетавший до двенадцатого этажа.

— Саныч, короче, чтобы к пятнице все было разобрано. Ты меня понял? Так. У кого что есть? Ладно, тогда по коням. Пленных не брать. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

Михаил Натанович отключил выведенные на стол чертежи и графики. Народ задвигал стульями. Финансы и юристы, затянутые в строгие костюмы и галстуки, маркетинг в ядовитом поло, Саныч с замом в клетчатых рубашках, главный инженер и снабженец в неприметных серых свитерках. Половина присутствующих зря потратили полчаса, но дядя Миша считал, что совместные планерки дают руководству общую картину.

— Коля, задержись на секунду.

Неужели пронюхал змей иудейский? Была у него неприятная способность откуда-то все знать. За долгие годы я зауважал старого черта и многому у него научился. Не только в бизнесе. Если уж совсем честно, он, в некотором смысле, заменил мне отца, которого у меня, опять-таки в некотором смысле, не было, хотя никогда бы в этом не признался. Слишком походит на бесстыжий подхалимаж. Услышав такое, дядя Миша наверняка грустно усмехнется, покачает головой и промолчит.

Он, кажется, тоже по мне проникся и с каждым годом отмечал сильнее. Не стал песочить при всех — тоже, можно принять, знаком новой ступеньки. Начав с самых низов, я без всяких поблажек добрался за эти годы до третей позиции в конторе (если считать меня с Казаряном в уровень). Ну, ладно, не с самого низа и не без поблажек, но просто не было.

Именно на меня переляжет забота о семье, случись что с дядей Мишей. О жене, сухонькой, интеллигентной и совершенно беспомощной Софье Олеговне, о бестолковом сыночке Аркаше, вынюхавшем и прокурившим к сорока невеликий мозг, о дочке Ире с ее виолончелью и придурком мужем-фаготом (очевидным всем, кроме жены, гомиком; если же даже, крайне маловероятно, про гомика я заблуждаюсь, то уж с придурком никаких сомнений быть не может). Я могу считаться членом семьи только в некотором роде, но, кроме меня, передать дела совершенно некому. Аркаша, если ему верить, что-то среднее между продюсером, актером и режиссером в Болливуде, а если говорить сколько-то серьезно, бездельник и тусовщик, годный исключительно пополнять кассы ночных клубов Мумбаи и поднимать оборот тамошних наркодилеров. Ира, хрупкое создание, выросшее в теплице из папиных денег, ограждавших от жестоких джунглей петербургского музыкального образования. Она много лет пиликает в каком-то заштатном оркестрике Гааги, лечит слабые нервы и многочисленные, но сомнительные недуги. Ее жизненных сил не хватает ни на музыкальную карьеру, ни на расставание с придурком-фаготом, ни даже на материнство. И Иру, и Аркашу можно представить у руля компании разве что в наркотическом кошмаре. Хотя наркотические кошмары как раз по аркашиной части.

— Коля. Тут такое дело, — он вздохнул, поморщился и ущипнул не до конца поседевшую бороду.

Я знал дядю Мишу почти двадцать лет, за которые он совершенно не переменился. Все эти годы дядя Миша кряхтел, вздыхал, морщился и казался, на первый взгляд, стариком, потерявшим вкус к жизни, деньгам и победам. Грубая ошибка, подводившая многих. На самом деле, он был быстр, крепок и безжалостен. По женской же части неутомимый любитель и шалун. Мы, разумеется, никогда этого не обсуждали, но трудно сохранять секреты, живя, по сути, в одном доме, пользуясь общей прислугой, охраной и водителями, особенно, охраной и водителями. Обрывки разговоров тут, несколько невинных вопросов там, пристальный взгляд на известные разделы корпоративных расходов, и картина очевидна до подробностей.

Я был готов к порке, составив уже защиту с элементами покаяния.

— Мне звонил Валера, ну, этот, из партии.

Оставалось надеяться, что облегчение не очень заметно отразилось на моем лице.

— Я сказал, что приболел, видеть уже не могу эту харю. Договорились, что ты подъедешь. Послушай, какого ему надо, хотя, точнее, на что и сколько.