Дмитрий Зурков - Большая охота

– Получите пропуск на выход в строевой части. Более не задерживаю.

Все складывалось как нельзя более удачно, если бы… В этот момент не появилось… ОНО, по названию, – как у Кинга. К мужскому роду ЭТО на мой взгляд трудно было причислить по морально-деловым качествам, а к женскому – мешали кустистые седые брови, бакенбарды, усы и мундир. Комендант генерал от кавалерии Николай Павлович Бобырь нарисовался с той стороны дверей, когда подпоручик Гуров собрался, открыв вышеназванную деталь интерьера, покинуть кабинет. И пришлось этому подпоручику сделать шаг назад, потом – в сторону и повернуться налево и принять строевую стойку, дабы приветствовать ярчайшее светило в российской военной науке сдавать без боя мощнейшие крепости. А еще «принять перед лицом начальствующим вид лихой и придурковатый», вспомнив слышанную когда-то цитату от Петра Алексеевича, «дабы разумением своим не смущать начальство». Стоим «грудь колесом», едим глазами начальство, выражение лица – тупое, но решительное. Вроде как понравилось. Похожий на старого облезлого кота генерал проходит мимо, безразлично бросает:

– Кто таков?

– Подпоручик Гуров, ваше высокопревосходительство!!! – Ну, орать – не мешки ворочать, а генералу понравилось.

– Свободны, подпоручик. – Бобырь поворачивается к своему начштаба, и, прикрывая дверь, непроизвольно слышу. – Николай Иванович, я только что радировал в Ставку…

Прекрасно могу себе представить, чего он там нарадировал. И в связи с этим нужно как можно быстрее отправить свою депешу. Так, а что там на улице за грохот? Типа, грозовые раскаты, но при безоблачном небе. Кажется, догадываюсь, – громы и молнии имеют исключительно крупповское происхождение. Оживились, блин, гансы!

Адъютант, закончив выписывать пропуска, протягивает мне два листочка бумаги и, видя мою вопросительную физиономию, мрачно поясняет:

– Германцы начали штурм второго и третьего фортов. Скоро всему конец… А вы-то на что надеетесь, уходя из крепости?.. Лучше уж плен… Или пулю в лоб…

Не самое подходящее время вступать в бесплодные дискуссии, поэтому исчезаю, буркнув вполголоса:

– Вольному – воля. Хочет – живет, хочет – удавится.

Спешу. Через десять минут быстрого шага предъявляю пропуск часовому возле радиостанции. А еще через минуту чернявый юноша очень интеллигентного вида, отрекомендовавшийся прапорщиком Бенингсоном, с удивлением рассматривает столбики цифр на листке блокнота и на всякий случай переспрашивает:

– Что, так и передавать?

– Да, именно так. И, пожалуйста, постарайтесь ничего не перепутать.

– Как можно-с? И за кого вы нас принимаете? – С этими возмущенными словами прапор отправляет унтера-телеграфиста на «покурить» и, заняв его место, начинает передачу. Две минуты, и дело сделано. И сделано очень вовремя. Потому как почти сразу же звонит телефон, стоявший рядом на столе. Местный «Маркони» берет трубку, представляется, а потом его лицо начинает выражать сильное недоумение и растерянность:

– Так точно… Я уже отправил радиограмму… Что?.. Никак нет… Слушаюсь…

Дав отбой, радист ошарашенно смотрит на меня, потом трагическим шепотом выдает:

– Только что звонил сам начальник штаба… Интересовался, отправлена ли ваша радиограмма. Потом приказал от вас ничего больше не передавать…

– А больше ничего и не нужно. Спасибо, господин прапорщик. Я через пару часиков заскочу к вам, а вдруг ответ будет?

– И все-таки интересно, что же там было написано?

В ответ многозначительно улыбаюсь, прикладываю указательный палец к губам, призывая к молчанию, потом, достав спички, демонстративно сжигаю текст шифровки и исчезаю за дверью. Теперь мне срочно надо к своей роте! Бежим туда со всей возможной поспешностью, которую может себе позволить офицер Российской армии. И на ходу вспоминаем старый анекдот: «Почему в армии полковники не бегают? Потому что в мирное время это вызывает смех, а в военное – панику». Потом в голову приходит мысль. Одна, но очень важная и значимая. А что, если Бобырь радировал в Ставку о невозможности далее защищать крепость, о своих «героических», но напрасных усилиях, о грудах убитых германских солдат, закрывающих сектора обстрела пулеметам, о супертяжелых снарядах чудовищных пушек, от взрывов которых бетонные казематы лопаются, как ореховая скорлупа, и так далее!.. Мы, в смысле – моя рота, мой отряд, абсолютно не нужны ему в качестве свидетелей его трусости, а может быть, и предательства. И не выпустит он нас из этого каменного мешка, сдаст вместе со всеми остальными в плен. Ну, это он так думает, что сдаст. Не знает, дурень, с кем связался! Дорого обойдутся кошке мышкины слезки! Как бы не летальным исходом для него всё может закончиться… Вот, уже и казарма рядом. Залетаю в свой каземат, там – тишь, да гладь, да Божья благодать. Народ частью дрыхнет, частью травит байки. Настроение боевое, без какой-либо паники. Замечательно!

Подошедший Михалыч рассказывает последние новости. Прибегал вестовой из штаба, затребовал кого-нибудь из господ офицеров для постановки роты на довольствие, несмотря на то, что получено «добро» на выход из крепости. Волгин ушел разбираться, до сих пор не вернулся. Оладьин предупредил, что пойдет проведать каких-то знакомых в штабе, вернется к обеду или чуть позже.

Черт! Как же не вовремя! Сейчас нужно держаться всем вместе, а не бегать по крепости! Ладно, делать нечего, будем ждать… Кстати, насчет обеда! Надо будет озадачиться запасом консервов на дорожку. А то германские поднадоели, хочется «щей с мясом и кашей» от отечественного производителя. Хотя бы. Так, ладно, все соберутся, тогда устроим военный совет. А пока схожу, посмотрю, как там дела у штабс-капитана Федоренко.

– Михалыч, роте – полная боевая готовность. Не уверен, но вполне допускаю, что придут нас разоружать. От имени коменданта. Расставь стрелков по окнам, пулемет – на вход. В общем, быть готовым ко всяким неожиданностям. Может, и немного паникую, но лучше перебдеть, чем потом сокрушаться. Я – к соседям. Посмотрю, что там творится. Скоро буду. Да, и не пристрелите меня по ошибке.

Митяев широко улыбается, показывая, что командирскую шутку понял и оценил. А я уже бегу в гости к дунаевцам. Там, как Винни-Пух, всеми лапами попадаю в растревоженный улей, только пчелки уж больно большие да и одеты в солдатскую форму. Но жужжат точно так же. Тема, насколько понимаю, у всех одна: идти в плен или к линии фронта. Пока простой народ перебирает плюсы и минусы обоих вариантов, нахожу шестерых, нет, восьмерых прапорщиков батальона в отдельной комнате. В компании нескольких бутылок водки, пачки папирос и пары пепельниц, полных окурков. Это, типа, они так переживают грядущие изменения в своей жизни. От предложения присоединиться отказываюсь, спрашиваю, где начальство, получаю неопределенный ответ, мол, Федоренко с Бергом куда-то час назад ушли и больше не появлялись. Корчу разочарованную мордочку и убегаю обратно к себе. Черт, все где-то бегают, какие-то вопросы решают, один я не у дел, позабыт, позаброшен… Хотя, кажется, знаю, чем заняться.