Саша Бер - Кровь вторая. Орда

Рассказывал он очень эмоционально, иногда заумно и заковыристо. То и дело добавляя к словам Харпага, что было велено донести, разговоры и суждения сторонних людей, которые он слышал сам или в изложении своих друзей и всё это, приправляя своими собственными рассуждениями и умозаключениями. История оказалась, мрачнее некуда.

Ещё в разгар зимы, когда Иштувегу со своим войском вернулся из западного похода в столицу, и выслушивал от своих соглядатаев новости со всех концов империи, один из его людей доложил, мол, в Пасаргады объявился некий царь Аншана.

Разговоры эти, били услышаны на базаре среди караванщиков и Харпаг, присутствующий при докладе слухов, посмеявшись, тут же отдал приказ своему человеку, найти этих караванщиков пустобрёхов и допросить с пристрастием, откуда эти сказки и для какой цели разбалтываются на базаре.

Иштувегу, вроде бы, тоже не поверил и по виду, не обратил на эти сплетни внимание, велев рассказывать про другие новости, но как выяснилось позже, это оказалось не так.

До маниакальности мнительный царь Мидии, послал доверенных людей в Пасаргады, с чётким указанием, разузнать всё, об этих слухах. Тот отряд не вернулся. Он пропал. Это, видно, только подхлестнуло мнительность Иштувегу или предчувствие взыграло, но выждав срок и не дождавшись посланных, он направил два вооружённых конных отряда и… двух женщин лазутчиц. Отряды тоже канули в небытие, а вот женщины, вернулись обе и независимо друг от друга, доложили царю об увиденном и узнанном.

Иштувегу пришёл в ярость. Буквально, свихнулся головой. Хорошо, что ему не удалось узнать о роли Харпага в воцарении Куруша, а то бы, он казнил полководца не задумываясь, а так, царь решил лишь, что Харпаг, разрушив Аншан, упустил молодого царя, и чтобы прикрыть свою неудачу, соврал об личном отрубании головы Курушу. Ведь то, что Иштувегу сделал, он мотивировал именно местью, за враньё своего полководца.

Он приказал своим личным «крысам», выкрасть и убить единственного сына Харпага, и не просто убить, а приготовить из него мясное блюдо, которым накормил отца, на секретном личном приёме, где присутствовали только они вдвоём и телохранители царя, для острастки.

Харпаг, приглашённый столь странным образом на тайную вечерю, был готов к разным гадостям и даже, заочно готовился к смерти, но такого, он даже, в самом страшном сне предвидеть не мог. Разъярённый Иштувегу, накормив гостя мясом собственного сына, разразился истерикой, обвинив полководца во вранье и некомпетентности.

На следующий день, собрав всё руководство своей армии, Иштувегу публично лишил его звания и должности, понизив до простого воина и лично решил возглавить армию для разгрома бунтовщиков, засевших в Пасаргады.

Харпаг, никак не сопротивлялся. Он, вообще, стал сам не свой. Убийство сына и поедание его мяса, лишило Харпага воли и разума. Он рассказал позже, что допускал отраву блюд, которыми его кормили, но не предполагал, что будет отравлено не его тело, а его душа.

Несколько дней, командира никто не мог вывести из этого полумёртвого состояния, только когда один из его друзей, насильно напоил его вином и в пьяном угаре, нахлестал его по лицу, Харпага прорвало. Сначала он разнёс дом друга, у которого пил, потом три дня рыдал, в изнеможении, продолжая при этом пить и только когда в столице Иштувегу протрубил сбор, он пришёл в себя и окаменел сердцем.

Несмотря на то, что царь отправил его в простые воины, армия, хоть и тайно, но осталась верна своему полководцу, а в свете всех этих событий, не только личный корпус Харпага готов был восстать против тирана, но и многие другие, до того времени державшие нейтралитет, изъявили желание присоединиться к нему и всячески возбуждали Харпага возглавить восстание и свергнуть Иштувегу. Тогда Харпаг сказал им: «Потерпите немного. В стенах Экбатаны, этот зверь силён. Надо увести его в Персию. Там его ждёт расплата. За всё.» После чего Харпаг и послал отряд с вестью к Курушу.

Когда вестник умолк, наступила тишина. Все уставились на Куруша, а тот молчал и думал. Долго молчал, ни на кого не глядя, уставившись в землю. Все ждали, сами не зная, чего, но ждали. Наконец, царь Аншана поднял глаза, осмотрел всех присутствующих и заговорил:

— Ну, вот, Иштувегу и совершил свою самую большую ошибку. Жаль, что она окропилась невинной кровью и душевной мукой моего друга. Теперь Иштувегу, конец.

Он встал, прошёлся, что-то ещё обдумывая, а затем, обратился к своему главнокомандующему:

— Эбар, ещё раз прокатись по местам с этими воинами и детально расскажи о наших планах, чтоб они знали все детали и мелочи.

— Но… — попытался возразить Эбар, вставая.

— Никаких «но» — тут же пресёк его Куруш, — Харпаг должен знать план до мелочей, чтоб продумать свой, не противоречащий нашему. Значит Иштувегу вышел из Экбатаны? — спросил он уже обращаясь к вестнику.

— Да, три дня назад — тут же ответил тот.

— После того, как Эбар покажет и расскажет всё, вы должны вернуться, незаметно пристроиться к походному войску и рассказать обо всём Харпагу. Вперёд. Времени больше нет. Война началась.

Первым, кому предстояло лицом к лицу встретиться с будущим противником, стал Уйбар, со своим конным корпусом. Проскакав на встречу два дня, уже под вечер, с высоты межгорной возвышенности, воины Уйбара, остановившись, со злыми лицами, разглядывали в низине полчища неприятеля. Злыми они были от того, что каждый понимал, видя нескончаемое людское море, всю бесперспективность открытого боя, с самой большой и самой совершенной в обозримом пространстве армией цивилизованного мира.

Сам Уйбар, скрипнув зубами, скомандовал развернуться в боевой атакующий порядок. Все выстроились, занимая каждый своё место спокойно, без суеты. Воины Уйбара знали, что боя, всё равно никакого не будет, а делают они это лишь для острастки.

Каждый конник знал задачу, возложенную на отряд: затруднить и замедлить продвижение врага, дать время основным силам развернуться, приготовиться и успеть выполнить задуманный план, в полном объёме, но при этом, по возможности, в бой не вступать, ненужных жертв не нести.

Враг, тоже некоторое время спустя, заметил на возвышенности выстроенных для боя конников и остановился. Мидийское войско остановилось, как шло. Они не перестраивались, не группировались. Просто встали.

Мидийское руководство, экстренно совещалось и Иштувегу, никак не мог принять решение. Это продолжалось долго. День клонился к вечеру и если на верху, где расположился Уйбар, было ещё светло, то в низине, где находился Иштувегу, начинало смеркаться.

Царь Мидии не решился с походного марша, в ночь, ринуться наверх в бой, а может, он по мнительности своей, предполагал какую-нибудь ловушку, и мидийцы, демонстративно стали обустраиваться на ночлег, давая понять, что бой будет, но не сейчас, а утром, что вполне укладывалось, в тогдашние установления ведения войн.