Георгий Юленков - Ветер надежды

— Доброго здоровья, Пан Залесский! Вам тут письмо, да совсем непростое видать.

— А, пан Дворжак! Доброго вам здоровья. Как там здоровье у пани Кристины?

— Потихоньку, пан Вацик. Доктор сказал, что ее надо бы свозить на теплое море, но откуда у нашей семьи такие деньги. Будем уповать на доброту Божьей Матери.

— На все воля Иисуса.

— Я гляжу письмо-то вам пришло иностранное. Давненько вы таких-то не получали?

— Да, у нас давно вот таких не было. Гм… Странное письмо, пан Дворжак. Какой-то Адам Моровски пишет… Гм… Моровски… А-а! То, должно быть, мой внучатый племянник Адам написал. Только я его уже лет пятнадцать не видел, а лет пять назад он уехал в Америку к отцу. А тут, погляди ка, из самой Франции письмо. Ого! Тут еще какие-то газетные статьи вложены.

— И о чем там пан Вацик? Читайте же скорее!

— Не спешите, пан Янек. Я ведь совсем не знаю английского. Придется мне моего Стефана просить прочесть эти газеты, когда он вернется из института.

— Да, ваш Стефанек хорошо учился в гимназии. Гораздо лучше моего Йозека. А когда он получит диплом, в вашей семье кроме офицера появится еще и судейский. Не так уж много в Сандомире семей, которые могут таким похвастаться. А о чем там пишет в письме сын пани Софии, мир ее праху?

— Адам пишет, что его отец умер.

— Смилуйся Матерь Божья! Какая жалость! Спаси Господи его грешную душу.

— Не знаю, что там ждет Йоганна за чертогом чистилища, но думаю не рай это точно. Будь моя воля…

— Грех такое говорить, пан Вацик. Иисус учил нас прощать.

— Не знаю… Может когда-нибудь я и смогу простить этого мерзавца, но будет это очень не скоро. Я ведь иногда даже жалел, что не забрал тогда Адама к себе. В детстве он был хорошим мальчиком. Правда София и Анна сильно испортили его своими заграничными разъездами и бабьим воспитанием.

— А о чем еще он пишет?

— Хм. Теперь он такой же беспокойный, как и его мать. Пишет, что победил в двух автогонках в Америке.

— Да что вы говорите! Ай да смельчак! Говорят, эти гонщики там иногда разбиваются насмерть.

— Гм. Еще он пишет, что собирается во Франции создавать свою фирму по ремонту самолетов и двигателей. И вот тут спрашивает у меня, нет ли у меня знакомых на Летных заводах, или в каких-нибудь летных частях нашей армии.

— Ты подумай! Свою фирму решил купить! Высоко же взлетел ваш мальчик.

— Не знаю — не знаю, пан Янек. Может он тут мне сказки рассказывает. Этих американцев пойми — разбери, врут они или что-то дельное предлагают. Но, думаю, никто в Польше не заинтересуется этими его глупостями.

— Пан Вацик! Но как же, можно так говорить! Вот же газетные вырезки. Раз тут в газете написано, значит, это не просто так. Не могут же газеты врать!

— Газеты это, газеты, пан Янек. А по-польски писать парень почти совсем разучился. Вон, сколько в письме ошибок…

— Зря вы так, пан Вацик. Ошибки после стольких лет на чужбине это ведь не самое страшное. Главное, он не забыл родной язык…

— Все равно он уже не помнит, что значит быть поляком… А это еще что такое?

Из письма на тротуар выпало несколько фотографий. Залесский не успел нагнуться за ними, как почтальон опередил его.

— Не пачкайтесь, пан Вацик, я сам все подниму. Вот, возьмите.

— Спасибо, пан Янек. Ну ка, кто это тут у нас? Подписано — 'Чикаго Лэнсинг автогонки'. А на фото у машины стоят какие-то военные. Что бы это значило, пан Янек?

— Так может один из них ваш Адам?

— А и верно, вот же он! Пятнадцать лет прошло, его даже не узнать. И каким орлом смотрится! Рядом еще какой-то парень тоже в офицерской форме. А вот на этой он уже стоит у самолета.

— Эх, и красавец! Что там в письме? Он что поступил на службу в американскую армию?

— Да, вроде нет. Пишет, что отслужил по контракту в парашютных частях в чине второго лейтенанта. И еще стал пилотом резерва Воздушных войск у 'янки'.

— Вот это да! Какой смельчак! Вас можно поздравить пан майор. Это ведь уже второй офицер в вашем роду. Да еще и летчик. И, между прочим, первый летчик на вашей улице!

— Хм. Даже не ожидал от него такого. И уж если Адам смог вот так быстро стать офицером и летчиком, то, значит, все эти годы он точно не штаны просиживал.

Отставной майор, прищурившись, снова вгляделся в фотографию и заметил про себя.

'Да-а, мальчишка-то вырос. В детстве таким тихоней был. Потом Софии его таскала по всему свету, не присылая даже фотографий. Избаловала она его, конечно, мир ее праху. Зато сейчас… Настоящим соколом смотрит! Надо будет подумать, чем помочь этому парнишке…'.

— А кто такой второй лейтенант, пан Вацик?

— Это что-то вроде нашего поручника. Эх, пан Янек! Я тут совсем заболтал вас, а вам ведь еще письма развозить. Приходите к нам домой вечерком, вместе с пани Кристиной! Пани Катарина будет очень рада. А пана и пани Левицких я сам приглашу. Такие хорошие новости не грех и отпраздновать…

— Непременно придем. До вечера, пан Залесский. Передавайте привет пани Катарине.

— До вечера пан Дворжак.

На состоявшемся в том же доме вечером скромном торжестве, представители старшего поколения передавали из рук в руки фотографии и письмо. А гордость Сандомирского юридического факультета Стефан Залесский несколько раз перечитывал английский текст газетных статей. С фотографий на него смотрело упрямое лицо паренька с плотно сжатыми губами. И хотя Вацлав Залесский напомнил детям, как в начале двадцать пятого этот юный родственник гостил у них в Сандомире со своей матерью, но никаких воспоминаний от этого, не то кузена, не то троюродного племянника, память Стефана не сохранила. Только его старшая сестра Анна неуверенно вспомнила тихого стеснительного мальчика с грустными глазами.

Павла сидела в машине и ждала возвращения Терновского из муниципалитета. Часть бумаг была подписана еще вчера, но бюрократические зигзаги лишь только приблизились к концу. Время уже приближалось к обеду, но Терновского все не было. С противоположной стороны улицы, где какой-то шофер копался под капотом сломавшейся машины, раздавались встревоженные голоса.

— Максимушка, ну что там?

— Все, вашество! Приехали! Гм… Без буксира мы до порта точно не доедем. К отцу Дмитрию надобно человека послать. Такси-то где ваше, или не дозвонились?

— Да, не знаю я, Максим! Одни богохульства на язык лезут! Господи, прости меня грешную. Что же за страна-то такая, где все ломается и рушится! Прости меня Богородица, за гнев…

В этот момент в хор раздраженных голосов влилось обмирающее от ужаса юное сопрано, резко повысившее напряжение своими эмоциями.

— Матушка Мария! Матушка Мария! Полчаса уже прошли, а машины-то все нету! Опоздаем мы теперь! Что же делать-то? Господи, помоги! Что же нам делать!