Сергей Анисимов - Вариант БИС: Вариант Бис. Вариант Бис-2

Не представляя, что можно на такое ответить, генерал-лейтенант расправил плечи и в первый раз за все это время опустил глаза. Он понятия не имел, почему Сталин разговаривает с ним наедине в таком стиле. Если бы в кабинете были Громыко, Берия, Соколовский, Малиновский, если бы шел нормальный предметный разговор, это было бы гораздо лучше для того, тогда бы он если не придумал сам, то хотя бы понял с подачи других, что нужно говорить. Но так… Неужели Вождю просто хочется выговориться о том, что его мучает?

— Последний раз подобный уровень напряженности международных отношений мы с вами видели в 1949 году. Когда началась война в Корее, при всей ее неожиданности, это было даже полезно. Первый год этой войны позволил сбросить напряжение всем участникам потенциального конфликта великих держав. Те из американцев и англичан, у кого чесались руки повоевать и отмыться за старое, получили возможность повоевать практически в свое удовольствие. Те из них, кто выжил после контрнаступления китайских народных добровольцев, похоже, слегка протрезвели. Помните Зимнюю войну?

— Конечно, товарищ Сталин.

— Помогла она нам протрезветь, как по-вашему?

— Конечно, — снова ответил генерал-лейтенант. Он хотел добавить, что та страшная война их, собственно, и спасла, позволив начать перевооружение, реформу армии за полтора года до подхода их очереди участвовать во вселенской бойне в полную силу — вместо того, чтобы мучительно и безнадежно пытаться делать это уже под вражеским ударом, и так-то прорубившим европейскую часть страны едва ли не на треть. Но сказать это вслух он так и не рискнул — и правильно, разумеется, сделал. Сталин все равно спрашивал не его, а себя.

Еще в течение десяти или пятнадцати минут общение на темы, касающиеся участия в схватке за юг Азии обеих Корей, Китая, Британии, США и Советского Союза продолжалось в примерно том же стиле: генералиссимус говорил, генерал-лейтенант отвечал несколькими короткими словами или просто кивал. У него складывалось все более твердое убеждение, что, несмотря на всю расслабленность и даже чуть ли не потерянность Иосифа Виссарионовича, он на самом деле достаточно трезво его изучает, и вся эта комедия без единого зрителя призвана ответить на какой-то заранее подготовленный им для самого себя вопрос. Касающийся, разумеется, именно его, главвоенсоветника Разуваева. Сталин потратил на него уже больше двух часов и до сих пор не перешел к делу, ограничиваясь общим введением в свое понимание политических аспектов «большой» ситуации. Похоже, всей ее сложности генерал из своего дальневосточного болота до сегодняшнего дня действительно не видел.

— Ладно, — сказал Сталин, то ли прочитав что-то по выражению напрягшегося все же лица собеседника, то ли получив наконец ответ на тот самый, оставшийся с ним вопрос. — Я больше не буду вас обижать, товарищ Разуваев. Вы для этого слишком, гм… разумный человек.

Сталин хмыкнул и неожиданно жестко улыбнулся.

— В ближайшее время мы можем ожидать начала новой войны. Скорее всего — локальной. Вероятнее всего — начавшейся с какой-нибудь серьезной провокации, вроде той, которой с успехом воспользовались немцы в тридцать девятом. А может, и провокации никакой не будет — просто, скажем, ударят по Владивостоку, Баку и Аньдуну двухсоткилотонными атомными зарядами и потом объяснят сочувствующей «международной общественности», что это мы на них вероломно напали.

С улыбкой такие слова не вязались настолько резко, что только-только начавший отогреваться внутри генерал чуть не захлебнулся воздухом.

— Если перевести паровоз экономики на военные рельсы, то его уже нельзя просто так, отдав машинисту небрежное приказание, вернуть обратно. А американский… паровоз — это очень большой паровоз… С прицепленным к нему британским тендером, суммарный объем валового национального продукта которого тоже нельзя не уважать. Несмотря на наши успехи, несмотря на оставшуюся позади разруху… Да, страна отстраивается заново, и Советский Союз даже сумел первым в Европе отменить продовольственные карточки, но мы… Мы до сих пор отстаем. В течение трех лет этой войны мы отдавали корейским и китайским товарищам минимум. Через войну прошли и по очереди проходят 10 истребительных авиадивизий, несколько отдельных авиационных истребительных полков, включая 2 ночных, 4 зенитных артиллерийских дивизии, обеспечение для тех и для других: медики, связисты, интенданты, инженеры. Мы дали им несколько десятков торпедных и сторожевых катеров, несколько сотен самолетов, артиллерийских орудий, танков и самоходок. Сравнительно немного автомобилей и топлива, немного устаревшего для мерок хорошо обученной пехоты стрелкового оружия и чуть побольше боеприпасов. И очень много инструкторов, советников и инженеров, которые строят военные заводы по всему Китаю — на наши деньги. Военная помощь Китаю за последние годы составила… Да, она составила уже более четырехсот миллионов рублей… Это много. Вы, товарищ Разуваев, полагаю, знаете это не хуже меня. А теперь я задам вам один, самый последний на сегодня вопрос. Что, по-вашему, сделает генерал Дэ-хуай, если потеряет две трети своих сил и средств в течение одних суток?

Выйдя из кабинета Сталина почти через два часа после начала разговора, генерал-лейтенант испытал отчаянное желание уехать в гостиницу, потребовать у адъютанта принести из ресторана бутылку ледяной водки и выпить ее в одиночку, глядя на себя в зеркало. Посмотрев на вскочившего с дивана незнакомого подполковника, ожидающего чего-то в приемной, он представил, как Вождю рассказывают об этой картине, и сам себе покачал головой. Уже через несколько минут, шагая вниз по широкой лестнице, застеленной вытканной в цвета ленточки ордена Суворова ковровой дорожкой, пришпиленной к ступенькам латунными штангами, генерал Разуваев без большого труда заставил себя поверить в то, что на самом деле ему хочется не водки, а кофе. Спускаясь, он продолжил размышлять над цепочкой вопросов, исходящих из того самого «одного, самого последнего», ради которого Сталин потратил свое время на такую некрупную фигуру, как он.

Что сделает товарищ Йен-чан-чун Су-линг-ян [2] Командующий действующей армией (кит.); знание, соответствующее генералу армии. Пэн Дэ-хуай, потеряв две трети или даже половину сил и средств под первым атомным ударом, Разуваеву, как реалисту до мозга костей, было совершенно понятно: он немедленно выведет добровольцев с территории Кореи. Почему — понятно тоже.

Сражение на пороге собственного дома и за выживание собственной страны немедленно станет для него, как и для любого нормального человека, наиболее приоритетным. Возможно, Дэ-хуай оставит какой-то номинальный контингент для партизанской войны — хотя бы просто для того, чтобы сохранить уважение к себе у тех корейцев, кто не способен понять значимость для них выживания Китая как независимого государства.