Александр Забусов - Страж южного рубежа (СИ)

— Что, не хочешь, Твердятич? Или невестка не по нраву?

— Дак ведь, князюшка-батюшка, я ее почитай и не рассмотрел. А Ратмир, так и вовсе не встречал.

— Так вызвать его сюда. А вот желаю оженить и сватом буду сам, — от своего решения князь пришел в восторг. — А ну, Гордей Вестимирович, вели боярыне своей приодеть деву для показа жениху.

Обалдевшие от такого напора, Монзырев с боярином Ставром Твердятичем, хлопали глазами не зная, что делать.

— Чего застыли? Боярин Олесь, жениха сюда.

— Слушаюсь, светлый князь.

Монзырев тоже вышел из светлицы, проследовал к жене на второй этаж.

— Что там? — Задала вопрос, увидев озабоченного мужа Галина.

— Кажись, приплыли, Гала.

— Да, говори ты толком. Что случилось?

— Анну нашу князь замуж вознамерился выдать за сына боярина Ставра Твердятича. И отговорить, судя по всему, не получится, самодур еще тот.

— Ха-ха-ха, — на нервах вырвалось у Галки.

— Что, ты смеешься? Давай Аньку наряжай, желает смотрины устроить, и немедленно. Уже за женихом послали.

Галина метнулась в комнату, где жили девушки. Монзырев спустился к князю в светлицу.

Первым кого увидел Анатолий, спустившись по лестнице, был старый варяг:

— Ты не переживай, Николаич, — улыбаясь, произнес он. — Наша Анна не может не понравиться. Тут, главное, что б жених ей по сердцу пришелся.

— Вот, я за это и переживаю, Гунарович. Князю ведь поперек слова не скажи.

В светлицу терема вошел боярин Олесь, за ним следом, с кислым лицом плелся Ратмир. Судя по всему, боярин успел обрисовать перспективы новоявленному жениху. Увидав вошедших, князь взял быка за рога:

— Вот, что, Ратмир, несмотря на то, что поединок ты вчера проиграл, я решил проявить милость. Я сватаю за тебя сестру боярина Гордея Вестимировича и оставляю тебя здесь в пограничье, дабы учился ты мастерству наворопному, чтоб не проигрывать юнцам в потешных сварах. Чую, скоро война будет и мастерство это тебе, ох, как пригодится. Ну, что молчишь? Благодари своего князя.

На Ставра Твердятича было страшно смотреть. Старый царедворец, не раз выходивший сухим из воды, попал, как лис лапой в капкан и лапу эту, судя по всему, придется отгрызть. Князь неумолим.

Монзырев тоже был в легком нокауте, но вспомнил высказывание старшего товарища по службе в армии, Семибратова, поделившегося своими умственными измышлениями:

«Толя, в армейской жизни, если ты не на войне, в случае, когда тебя дерет начальство по поводу и без оного, и не говорит, как долго это будет продолжаться и почему такое счастье обломилось именно тебе, не надо возмущаться. Это бесполезно. Прими, как должное, расслабься и постарайся получить хотя бы удовольствие мазохиста. Закон курятника, знаешь?».

Тогда на вопрос Монзырева:

«А на войне, как?».

Семибратов хмыкнув, ответил:

«А на войне, тебя дорогой, по пустякам драть не будут. Начальство, оно тоже жить хочет. А ты может после разговора с ним, залудишь стакан водки и решишь, что пара патронов в магазине у тебя явно лишние. Вот так, мой юный друг».

Вот Монзырев и расслабился, налив себе в глиняную кружку хмельного меда, выпил — вроде бы похорошело.

По лестнице вниз сошла боярыня Галина Олексовна, поклонилась князю:

— Светлый князь, позволь представить тебе на смотрины и одобрение, сестру нашу Анну, не суди строго нас деревенских.

— Ай, матушка — боярыня, не льсти мне, по хорошему завидую мужу твоему. Иметь такую водимую — счастье. И умна и лепа. Ну, веди невесту.

— Анна! — Позвала боярыня.

Анна в сопровождении Людмилы сошла по лестнице в светелку. Лебедушкой вплыла в залу, чуть придерживая голубого цвета шерстяную юбку, длинною по щиколотку, из-под которой слегка виднелись туфли на высоком каблуке, поминок из прошлой жизни. Отороченный мехом бобра жакет на пуговицах, слегка светлее цветом от юбки, расшитый сельскими мастерицами и приталенный, подчеркивал стройность фигуры. На лице минимум косметики подчеркнувшей красоту юной боярышни. Анюта в свои двадцать лет, выглядела девочкой. Волосы спрятаны под маленькой, расшитой золотом шапочкой — бояркой, того же цвета что и юбка. Поступь легкая, непринужденная. Красивая шея, гордо несет головку. Земной поклон князю. В притихшем зале, легкий звон украшений. Невеста явно не из бедных. Разгладилось лицо у Твердятича:

«Не прогадал. Однако, слишком худосочна. Понравится ли Ратмиру? Ничего, откормим».

Взгляд на сына. Улыбка на лице.

Ратмир стоял, завороженно глядя на девушку. Такую царственную красоту он просто не предполагал увидеть в этой глуши. Он — непротив! Он — счастлив! Поймав на себе скользнувший взор суженной, не успел ответить ей взглядом.

«Боги, какая красота!».

Князь подошел к Анне, заглянул в глаза.

«Ах, хороша, повезло молодому», — отметил про себя.

— Ну, что Твердятич, по нраву ль тебе невестка? Много ли приданого запрашивать?

— По нраву ли, вон у жениха спрашивай, а я приму любую.

— А что его спрашивать, вон, смотри слюни пускает, — князь от удовольствия созерцать происходящее, потер руки. Обратился к Монзыреву: — Ну, насчет приданого, уговоримся, а мало будет, я добавлю. Чай, не обеднею. Сват я или не сват. Ну, Ратмир, али не люба?

— Люба, светлый князь. Ай, люба. Благодарю тебя.

— Отож. Зови, Вестимирыч, волхва. Чего тянуть. Да праздновать будем. Через два дня в дорогу нам.

— Как прикажешь, государь.

Два дня гуляло все селище, княжья дружина и жители близлежащих деревень, приехавшие по экстренному приглашению своего боярина. Вестимир провел обряд бракосочетания. Вместе с молодыми, принес богам дары в священной дубраве. Веселое настроение витало над городищем. После первой брачной ночи, молодые вышли к праздничному столу невыспавшимися, со смущенными, но счастливыми улыбками. Опять гуляли. Ходили за крепостные стены воевать снежный городок. Мужчины атаковали столбы, врытые спешно в мерзлую землю, с вывешенными на них шапками, красными черевами и расшитыми кафтанами. Столбы обильно смазаны воском, скользкие, попробуй, влезь на них, но народ подвыпивший, безбашенный, вольный, умудрялся срывать призы. «Боярин выдает замуж сестру. Хозяин проставляется, а сватом у него сам светлый князь. Эх, гуляй народ! Праздник, родовичи!»

Сашка с Андрюхой лично наливали всем встречным и поперечным. При этом Сашок выкрикивал непонятное никому, но забористое: «Гуляй, рванина! Халява плиз». Вечером Андрюха принес от плотников самопальную гитару, выстраданную в мастерской, со струнами из прошлой жизни, завалявшимися в одной из сумок. Застолье было в самом разгаре. Князь, сидевший рядом с молодыми, сначала не обратил вниманиея на самозваного барда. В зале стоял шум разговоров, но при первых аккордах народ притих. «Что спеть аборигенам?», — задал вопрос сам себе Андрюха. Требовалась веселая песня, все-таки свадьба. Но, чтоб была понятная всем. Еще раз перебрал струны, звук на инструменте существенно отличался от стандарта, но играть было вполне можно. Зал притих окончательно. Запел: