Михаил Королюк - Квинт Лициний 3 (СИ)

- "Пани Валевска"! - восторженно взвизгнула мама, - сынуля!

Я был притянут и оцелован.

- Ага, - согласился покорно, - Валевска, она самая. Любовница Наполеона.

- Да? - мама взглянула на коробочку иным, каким-то настороженным взглядом, а потом прищурилась на часы в серванте.

Я мысленно отвесил себе оплеуху.

- Попробуешь?

- Обязательно, - мама решительно повернула пробку.

Мелкая тут же присунулась понюхать.

- Но-но, - остановил я ее, - никогда не пробуй духи из флакона. И с кожи сразу тоже не стоит. Все составы рассчитаны на постепенное раскрытие аромата в шлейфе. Надо нанести на определенные точки и подождать, пока распустится. Вот, видишь, - я указал на маму, - запястья, за ушками, ямочка между ключицами... Ну, и еще одна точка есть...

Мама посмотрела на меня с интересом, но промолчала.

- Какая? - спросила Мелкая с детской непосредственностью.

- Как-нибудь потом, - промычал я, неожиданно краснея.

На лице у мамы заиграла ехидная улыбка.

- Вот! - поднял я наставительно палец, - вот теперь запах начал раскрываться, чуешь?

Мелкая прикрыла глаза и, аж привстав на цыпочки, потянулась за струйкой аромата.

Я тоже принюхался, определяя:

- А и правда интересно: сладкая цветочная пыль.

- Сказка... - мечтательно прошептала Мелкая, - просто сказка...

Она так и стояла, вытянувшись в струнку, и на сомкнутых ресницах ее что-то искрило.

- Давай я тебя тоже... - начала было мама заботливо, но тут я замотал головой.

- Ага, - сообразила мама через пару секунд, - ага. Ну, неси уж.

Я метнулся в свою комнату.

"Так, что мне Ваня сунул-то? "Сикким"? Туалетная вода? Испания? Не слышал", - я мысленно пожал плечами, - "ну... Других вариантов все равно нет".

Мелкая, завороженная ароматом, не приняла мой уход на свой счет и заподозрила что-то лишь когда я начал приближаться к ней с красивой коробочкой в руках: в глазах ее мелькнула паника, и она шарахнулась за маму.

- Франция? - поразилась та и, обернувшись, посмотрела на Мелкую с каким-то новым интересом. Та замерла, выглядывая из-за маминого плеча.

- Как Франция? - удивился я, покрутив коробочку, - вот: "made in Spain". Испания!

- "Эль", - мама наставительно ткнула в крупную букву на коробочке, - Это - "Ланком". Ты что, не знал, что покупаешь?

- Я думал, что это мексиканский тушкан... - на автомате отшутился я, с недоумением вертя упаковку, - "ну надо же, точно - "Ланком". Моя ошибка, надо было формулировать Ване желание точней".

Мне, наконец, удалось настичь девушку, и то лишь благодаря тому, что мама сделала полшага назад.

Мелкая торопливо сцепила руки за спиной, словно для того, чтобы они случайно не потянулись за подарком, и непокорно вздернула подбородок.

- Тома...

Я остановился напротив и заглянул в ее глаза. Там я увидел твердую готовность к отказу, и это меня порадовало. Оставалось подобрать слова - обычные праздничные сейчас не годились.

Пролистнул страницы памяти: вот Гадкий Утенок подходит ко мне перед Дворцовой, вот она же вылетает мне под ноги из-за угла... Вот половинит батончик мюсли. А вот и спуск к Фонтанке.

Я посерьезнел.

- Тома, - повторил я и продолжил с расстановкой: - Духи - это одежда для духа. Он у тебя есть, я знаю. Это - ему, носи в удовольствие.

Я поднял подарок на раскрытой ладони, и теперь, чуть прищурившись, смотрел поверх него в глаза напротив. Там, в почти черном омуте, чередой пролетели упрямство, смятение, потом пришла гордость.

- Спасибо, - кивнула она, выдыхая, и расцепила пальцы.

Взяла двумя руками подарок, (теперь с облегчением выдохнул я), быстро покосилась на маму, а потом сделала шажок вперед и мимолетно ткнулась губами мне в щеку.

- Ну, - вопросила мама, все это время, кажется, от любопытства не дышавшая, - будем пробовать?

Мелкая посмотрела на нее с ужасом, словно та святотатствовала.

- Ладно, ладно! - энергично замахала мама руками, - да я так, просто... Дюш, ты голоден?

- А то ж...

- На плите - хек жаренный. И картошка в депрессии.

- Как это? - невольно заинтересовался я.

- Ну, пюре, - хихикнула она. - Вроде картошка как картошка, но такая подавленная!

Я усмехнулся и посмотрел на Мелкую.

- Поешь?

- Ой... Я сейчас лопну, - бровки ее вскинулись виноватым домиком.

- Ну, тогда просто посиди со мной.

Она с готовностью закивала, все также крепко, двумя руками, прижимая к себе подарок.

- Идите, - отпустила нас мама. Похоже, к ней вернулось благодушное настроение.

Я поволок Мелкую на кухню пошептаться о новостях с квартирного фронта. Когда на часах было уже полдесятого, а в коробке "бакинского курабье" показалось дно, домой возвернулся блудный папа.

- Доро-ая... - громко воскликнул он с порога и энергично, но излишне размашисто, протянул растрепанный букет мимоз, - стальное завтра!

Из-под полы его по-молодецки распахнутого пальто волочился чудом уцепившийся за что-то и, благодаря тому, хоть и грязный, но уцелевший импортный (настоящий шотландский!) шарф. Лицо папы было чистым, но на уголке носового платка, что пижонски выглядывал из нагрудного кармана, виднелись подозрительные розоватые разводы.

Мама неторопливо, с чувством, уперла руки в боки и длинно вдохнула, набирая побольше воздуха.

- Хм... - негромко подал я голос, - наверное, партполитработу благоразумно будет перенести на утро.

Папа посмотрел на меня с немой благодарностью во взоре.

- Да, - помолчав, хмуро согласилась мама, а потом многообещающе покивала папе: - Будет тебе и завтра, будет и стальное. Будут тебе и лаборантки кафедральные на брудершафт!

Из папы вырвался неологизм - какое-то неизвестное еще филологической науке междометие, щедро сдобренное нотками протеста. Потом он попытался еще раз всучить маме букет.

- Так, - я развернулся, прихватил застывшую за моей спиной Мелкую за локоток и громко, привлекая внимание противоборствующих сторон, объявил: - Ну, а мы - спать. И вы там сильно не шумите...

- Ох, - выдохнула Мелкая с ужасом, лишь только я закрыл за нами дверь, - и что теперь будет?!

- Да ничего страшного, - легко отмахнулся я, - повоспитывает завтра, потом помирятся.

Мы прислушались к разворачивающемуся за дверью действию. Судя по сдавленному шипению, мама предъявляла пострадавший шарф, а папа пытался жестами уверить ее в своих самых лучших намерениях.

- Спать, - подвел я черту.

Но не спалось, и, даже, не лежалось. Я искрутился на скрипучем кресле-кровати, за десять минут свернув простыню под собой в тугой жгут.

- Извини, - сказал, расправляя ткань, - мешаю тебе.

Мелкая тут же повернулась на бок, лицом ко мне. Мы лежали почти на одном уровне, разделенные лишь ручкой кресла, да узкой щелью между кроватями.

- Боишься, не помирятся?

- А? Да нет! - я еще раз прислушался к далекому шумку из родительской комнаты. - Все будет нормально.