Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4.

Завтрак убогого изгнанника был сервирован с изысканной роскошью, а его повар — достоин Версаля. Запрещенное Пророком вино присутствовало во множестве сортов, свидетельствуя о столь же наплевательском отношении старого вояки к предписаниям его новой религии, как прежде — к заветам старой. Впрочем, не мне упрекать кого бы то ни было в чрезмерном вольнодумстве. Сам такой. И вообще, в наших с Клодом судьбах, невзирая на разность происхождения (он принадлежал к высшей французской знати, будучи в родстве с Бурбонами) парки выпряли почти параллельные нити. Оба честолюбивые и амбициозные, оба служили в армии Людовика Четырнадцатого и оба покинули ее со скандалом в одно и то же время, по одной и той же причине. Чином обошли. Правда, лейтенант Читтано метил всего лишь в капитаны, а Бонневаль уже был полковником и отчаянно рвался выше, — но в дальнейшей карьере мы выровнялись, преуспев на службе другим государям. Франция вообще склонна разбрасываться даровитыми людьми: один принц Евгений чего стоил.

Однако, тут присутствовал тонкий нюанс. И Евгений, и Бонневаль, оказавшись в тени, кою не проницали лучи благодеяний «короля-солнца», с легкостью перешли под знамена императора, прямого врага их бывшего отечества. Понятия о чести, свойственные высшей аристократии, сему не препятствуют. «Der edle Ritter» принц Савойский, или грязный предатель, — никто и вопросом-то таким не задавался! По статусу, подобные люди вправе самостоятельно решать, какому монарху отдать свою шпагу (или никакому, ежели не будет охоты к воинской службе). Конечно, речь о христианских властителях: с турецким султаном старина Клод лишку хватил.

В общем, природным аристократам весь мир — отечество. Я же, выйдя из более низкого круга, так и не сумел в достаточной мере проникнуться столь вольными взглядами. В бедных кварталах Венеции, где прошло мое детство, ребячьи шайки вечно враждовали между собою; но если кто-то, съехав с родителями на соседнюю улицу, назавтра пришел бы с новой компанией бить старых друзей… Такой перебежчик упал бы в общем мнении на самое дно. Наверно, нечто от сих представлений о допустимом и недопустимом на всю жизнь в душе и застряло. Иначе зачем бы, дезертировав из французской армии, ехать куда-то к черту на рога в поисках нейтрального государя?!

И вот теперь, в разговоре всесильного паши с убогим пленником, сквозь бахвальство и самоуверенность, от века присущие Бонневалю, проскальзывало временами некое желание оправдаться. Ну, как бы, индульгенцию от собеседника получить. Не даром: купить, разумеется, — а дружелюбие и хлебосольство входят в оплату. По мере того, как пустели винные бутылки, эта линия проступала все более явно.

— Чем отблагодарил меня император за верную службу и за кровь, пролитую на полях сражений? Тюрьмою, оскорблениями и ссылкой! И в чем же моя вина? Различие в мнениях с выжившим из ума принцем Савойским и его комнатной собачкой — маркизом де При?! Я поклялся отомстить сей вероломной державе! О, Александр, ты должен понять меня, ибо и сам испытал такую же несправедливость!

— Зачем же мстить целой державе? Мои враги известны мне поименно. А уж простолюдины, на которых падет главная тяжесть сего мщения при возможной войне… Вот они точно не при чем.

— Разумеется; враждовать с ними — недостойно благородного человека. Если вовремя уберутся с моего пути, я не причиню им ни малейшего ущерба. Как жаль, что принц Евгений умер! Мне так хотелось встретиться на поле боя и отрезать ему уши своею шпагой!

— Клод, оставим усопших в покое. Если даже в твои намерения входила месть всей империи в целом, можешь считать ее свершившейся. Разве поражение в недавней войне и потеря Белграда — недостаточно тяжкая кара? Насколько я понимаю, султан более всего обязан этим успехом именно тебе — ну, и Али-паше Хекимоглу, конечно.

— Можно было добиться гораздо большего, если бы не этот осел в чалме…

— Кто?

— Неважно, не хочу вспоминать. Интриги есть при любом дворе; здешний — не исключение. По наущению завистников, предыдущий визирь отправил меня скучать в Кастамону… Страшная дыра! Вообрази крохотный городок, затерянный в горах Каппадокии… К счастью, сам визирь недолго продержался у власти. Морне и граф Рамсей, мои помощники, сумели сохранить созданную мною артиллерийскую школу, и нам не пришлось начинать все сначала… Хочешь взглянуть на экзерциции?

— Почему бы и нет? Хочу, конечно!

Не далее, как на следующий день, я уже наблюдал, как несколько сот молодых турок исполняют строевые артикулы на плацу. Офицерами при них состояли сплошь европейцы-ренегаты. Большей частью французы, но не только. Собственно, об этом корпусе хумбараджи, сиречь бомбардиров, мои шпионы отписывали не раз; но собственный взгляд, конечно, лучше.

Бонневаль (в данную минуту ни капли не Клод, а натуральный хумбараджи-баши Ахмед-паша) с явной гордостью за воспитанников спросил:

— Ну как?

— Для турок неплохо. — Невежливо было бы совсем не похвалить. — А еще что они умеют? Развернуть батарею из походной колонны в боевое положение за сколько времени смогут?

Хумбараджи-баши вздохнул.

— Об этом рано говорить. Новый набор, нынешнего года. Прежних учеников отослали кого на персидские границы, кого в Боснию. Как в пропасть бросили: ни один еще не вернулся.

— Что, все погибли? Так не бывает. Или, которые уцелели, нашли местечки потеплей?

— Скорее всего. Я говорил Али-паше, в бытность его садразамом, что артиллеристам, обученным по-европейски, следует назначить жалованье выше, нежели всяким невеждам. Но он отказал, боясь бунта в армии. Здешний народ не ценит умения и таланты, и тяготеет к уравнительности.

— Благородное происхождение тоже не ценит? Насколько слышал, не меньше половины пашей вышло из рабского сословия. Любопытно знать Ваше мнение, полезен или вреден для войск такой приоритет личных заслуг перед родовыми.

Бонневаль едва заметно поморщился. Как горячий защитник прав благородных, он не мог признать за благо присущий магометову закону дух равенства; но и осудить оный явным образом не хотел. В его положении сие было бы неприлично. Впрочем, смутить этого человека, поставив в неловкую ситуацию, еще никому не удавалось.

— Дорогой Александр, на Востоке много варварских обычаев, но смею Вас уверить, избавление от них — всего лишь дело времени. Именно турки делают в этом заметные успехи, воспринимая более цивилизованные нравы. Народ грубый, но не испорченный, весьма здравомыслящий и не склонный к фанатизму — в отличие, скажем, от арабов. Хотите, расскажу, как я принимал их веру? Все, что от меня потребовалось, это сказать вслух, что Бог есть Бог, а Магомет — пророк. Истины, коих не станет отрицать и сам папа римский, если вдруг решится отвечать по совести. Турок, при сем присутствовавших, ничуть не заботило, во что я на самом деле верю; это мое дело. Слово сказано — и довольно. Есть еще такой обычай, как обрезание, но оно не предписано строго. Меня от него избавили, без долгих споров.