Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4.

Когда на другой день обратился ко мне советник Татищев, один из вождей зачинающегося движения против «верховников», и предложил подписать протестацию на непорядочное устройство государства, я вновь отговорился иноземным происхождением — впрочем, бумагу его прочел.

— Василий Никитич, в твоих соображениях много разумного; сразу видно, что в Стокгольме не тратил время даром. Только вот у шведов четыре сословия призваны к обсуждению дел: дворяне, духовные, бюргеры и крестьяне; а у тебя — одно. «…На ваканции выбирать обществом генералитету военному и статскому и шляхетству».

— Духовные в сих делах — совсем не у места. Всякому чину — своя должность, правление же государственное от века поручено дворянству. О мужиках помещики пусть заботятся, а купечеству никто не мешает подавать прошения о своих нуждах через Коммерц-коллегию. Зело удивительно есть, Александр Иваныч, что тебе столь простые вещи приходится объяснять.

— Через Коммерц-коллегию… Да понимаешь, не припомню что-то в передней у князя Дмитрия Михайловича толп челобитчиков. А должны быть толпы, если б они там искали — и находили — помощь и защиту. Нужда в сем великая: если уж я не могу по своему запросу добиться резолюции, что говорить тогда о нечиновных?! Надобно место, где всякого состояния люди могли бы сказать о своих бедах — с надеждой, что правители их услышат. Пусть дворянство пользуется заслуженными преимуществами: нисколько не посягаю на них. Но справедливость и великодушие требуют дать и другим хоть каплю влияния на дела. Ладно, оставим попечение о помещичьих крестьянах владельцам — а черносошным почему бы не дозволить выбирать ходатаев за себя? Равным образом духовные лица — ну, если они здравомыслящие и просвещенные — и в светской жизни могут быть полезны. Кто-то должен напоминать вельможам о каре Божией.

— Ладно, уговорил. Найдешь просвещенных попов или политично мыслящих крестьян — сразу зови меня. В момент сей прожект похерю и другой напишу. Да только, мнится, девку с рыбьим хвостом отыскать легче.

— Ты разве с преосвященным Феофаном не знаком? А желаешь разумных мужиков увидеть — приезжай в Тайболу. Там у меня, считай, целый город, правит которым коллегия мастеров. Большинство из моих крестьян, жалованных или купленных. Уверяю тебя: по чистоте, порядку и доброму устройству хоть бы и с Голландией сравнить не стыдно.

— А без тебя они бы этакий парадиз сотворили?

— Туше! Нет, конечно. Трудов много вложено, и без кнута не обошлось. Но вот уже сколько лет сами справляются, не требуя плотной опеки. Русский мужик умен и переимчив, и при удобных обстоятельствах никакому европейцу не уступит.

— Да знаю. Сам в Катерининске начальствовал, если ты позабыл. Только обстоятельства наши почему-то всегда неудобные. К таковым и считаю нужным применяться, а не тешить себя беспочвенными мечтаниями.

Вот такая на Руси политика: самые светлые головы обеих партий всех, кто ниже шляхетства, в упор не видят и едва за людей считают. Как там Голицын сказал? «Надо бы нам воли СЕБЕ прибавить»? Честно сказал. Себе, кому же еще?! Двум фамилиям княжеским. Другие хотят воли тоже «себе», только их круг — чуть пошире. Сотая часть русского народа, примерно. Остальным — шиш, и даже менее того. Мир устроен просто: чтоб одним прибавить, надо у других отнять. Благородное сословие не чувствует ни малейших угрызений, торгуя согражданами (русскими и православными!) словно скотиной. Как объяснить, что это дурно?! Не понимают, хоть тресни! Лучшие из них не прочь порассуждать о строгом, но милосердном обращении с рабами. А большинство живет, как в раю, не ведая добра и зла. Этим только дай волю: станут людьми торговать не то что врознь от семьи — частями на вес!

Африка где-то близко. Не географически — нравственно. Магометане, как ни обидно, выше. Их закон дозволяет порабощать лишь иноверцев.

Одержимый печальными мыслями, бродил я по коридорам Лефортова дворца (куда езжал ежедневно, чтобы не дать подозрений в нелояльности), и в дальнем крыле, куда мало кто заглядывал, встретил фигуру, сему настроению созвучную. Опущенная голова, поникшие плечи; улыбчивые прежде губы искривлены скорбной гримасой; прекрасные голубые глаза полны недоумения и обиды.

— Ваше Высочество? Прости, Лизавета Петровна. Не в моей власти было тебе помочь.

— Александр Иваныч, миленький… За что они меня так ненавидят?!

Долго копившиеся слезы прорвали оборону приличий; рискуя оцарапать нежные ланиты о жесткое золотое шитье мундира, бедная цесаревна ткнулась носом в мое плечо. Рыдания сотрясали гибкий стан. Ну что за несдержанность, не подобающая августейшей фамилии?! Или впрямь девушка беременна? Не спросишь ведь…

— Полно, будет… Не плачь… Кто тебя обидел — Бог накажет…

Давно ли я катал прелестного десятилетнего ребенка на огненной машине вокруг клумбы в Летнем саду? Девочка выросла; умерли отец и мать; милая сестра вышла замуж, уехала в далекую Голштинию и тоже умерла там, на чужбине… Жалость и нежность подступили: захотелось утешить, обнять — не как женщину, которую желаешь, а словно как собственную дочь — непутевую, но любимую.

Дщерь Петра Великого всхлипнула еще раз напоследок — и совладала с собою.

— Мне не нужен трон. Никогда для себя не хотела, если бы предложили — не взяла б. Но зачем они так… Батюшка их возвысил…

Алые губки вновь начали дрожать и кривиться. Еще бы: до смерти обидно, когда из наследников разжалуют в бастарды.

— Это власть, цесаревна. Власть — пьяней вина и желанней любви; одержимые властолюбием забывают и долг благодарности, и все человеческие чувства. Ими движет один лишь холодный, бесчеловечный расчет. А шатость в престолонаследии… Мы часто слышим, что дворянство — опора трона. Но когда опора единственная, можно ли ждать устойчивости? Как человек на одной ноге, государство будет терять равновесие от малейшего толчка. В Европе давно это поняли…

На меня накатил приступ красноречия. Соображения о балансе между сословиями, о должности государя как верховного арбитра, о значении городских промыслов и торговли в государственной экономии — легко изливались словами, понятными даже двадцатилетней красавице. Как ни удивительно, оная красавица слушала: похоже, удары судьбы пробудили в ней дремавший доселе разум. Дети, которым все блага земные достаются по праву рождения, не чувствуют нужды в упражнении ума и воли. Только ледяная купель невзгод выявляет, кто из них годен к суровым испытаниям жизни.

— Не все потеряно, цесаревна. Люди знают, чья в тебе кровь, и никакой Тайный Совет сего не изменит. Ты моложе тетушки семнадцатью годами, крепче здоровьем… Уж не стану говорить, кто из вас красивей. Только надо многому научиться — и не забывать, что фортуна благоволит предусмотрительным.