Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4.

— Ваше Сиятельство, какие будут распоряжения на завтра? — Никита Истомин, капитан флейта, прервал ход моих мыслей.

— Пока ничего. Полагаю, бой будет завтра, но вряд ли с самого утра. Если ветер не стихнет, где мы окажемся к рассвету?

— Где-то между Икарией и Самосом. До расчетного пункта не дотянем, но с горы Коракас нас непременно увидят и отсигналят командору.

— Хорошо. Постарайся отдохнуть ночью. Завтра ты нужен мне бодрым.

— Не извольте беспокоиться. Я не подведу.

— Да верю, верю.

Понятно было, что парень волнуется. В серьезной баталии он до сих пор не бывал — хотя с юных лет к тому готовился. Никита из числа морских офицеров, кои с разрешения Петра Великого пришли в железоторговую компанию для навигационной практики. В военном флоте свежепроизведенный лейтенант имеет надежду стать капитаном лет через двадцать беспорочной службы, и то при наличии протекции либо счастливых обстоятельств; а тут корабль получали через полгода-год, при наличии знаний и способностей. По Адмиралтейству переведенцы числились в отпуску. Когда граф Читтанов объявлен был государственным преступником, держать этих людей на службе компании стало невместно, и они все вернулись в Россию. Да и нужды в них особой в тот момент не было, ибо торговую флотилию мне, по решению лондонского судьи, предписано было разделить с Демидовыми. Прищлось половину кораблей отдать, вместе с моряками.

Только Истомин задержался на несколько месяцев в Данциге, приболев по пути. После выздоровления, уже отправил багаж на русский пакетбот, и сам чуть на него не сел — но в команде оного нашелся приятель по Навигацкой школе. Он-то и рассказал по секрету, что всем ранее прибывшим выслугу на компанейских судах, в противность указу, не зачли, а самое худшее — Никиту вписали уже в изменники и дезертиры, отчего старого отца его хватил удар. Старик умер и похоронен, матери давно уж на свете не было, жена года за два до этого умерла родами… Ни единой родной души в отечестве не осталось, крепостных — и то отняли! Маленькое имение в Калужском уезде отошло в казну. Молодой капитан, презрев обычную сдержанность, с горя напился и в компании моряков с пакетбота высказался так про императрицу, что, протрезвев, сам испугался. Возвращаться домой стало нельзя. Ежели донесут (а донесут непременно), Сибирью не отделаешься: самое меньшее, язык урежут и ноздри вырвут. Оставив багаж в трофей однокашнику, Истомин добрался до Вилбуровки, а потом два года ходил подшкипером у Альфонсо Морелли, в ожидании собственного судна.

Рассвет принес то, что ожидали — то бишь турок, на пяти больших галерах. Три совсем близко, не далее пары миль, еще две подотстали. Лишь только спасительный мрак перестал скрывать наше присутствие, сии хищницы обернули острые носы в сторону «Одиссея» и, мерно взмахивая веслами, словно стервятники крылами, устремились на добычу. Капитаны ближайших не стали ждать запоздавших товарищей — стало быть, мои приготовления остались в тайне. Галера такого класса несет шиурму примерно в две сотни гребцов, дюжины полторы-две матросов и пушкарей-топчиларов, пятьдесят-семьдесят солдат. Учитывая, что команда флейта, даже крупного, обычно не превышает трех-четырех десятков душ, османы могли рассчитывать по меньшей мере на пятикратное превосходство. Если б не триста солдат у меня в трюме! Впрочем, врукопашную с этими молодцами не стоит схватываться и при таком соотношении: турецкие морские левенды, сиречь солдаты-абордажники, непревзойденные мастера биться холодным оружием. Вкупе с природной храбростью и магометанским фатализмом, это делает их опасными противниками и для вдвое многочисленнейшего христианского отряда. Когда толпа умелых воинов прет напролом, одушевленная боевой яростью и презрением к смерти, что может ее остановить?! Только лишь та самая смерть, коя к людскому презрению взаимно равнодушна.

Зашли, как требует морская тактика, с кормы и носа. Бухнули по разу неприятельские погонные пушки — одно ядро пришлось по рангоуту и одно в корпус — но, слава Богу, никого не задело. Наши погонные и ретирадные в ответ картечью — с тем же, похоже, успехом. В таком бою артиллерия почти бесполезна. Полетели абордажные крючья. Еще с ночи мы вывесили вокруг всего корабля прочные сети, при помощи запасного рангоута отдалив их на сажень от борта: врагам потребовалось лишь несколько секунд, чтобы располосовать их своими ятаганами, но эта ничтожная заминка обошлась им дорого. Прозвучала команда — и притаившиеся за сплошным фальшбортом стрелки, поднявшись в полный рост, разрядили в атакующих свои штуцера. Уверенно и спокойно, как в тире: ни малейшая волна не возмущала морскую гладь, к тому же я отобрал для сего действа самых опытных и хладнокровных бойцов. Почти все начальники турецкие, и вообще все, кто выделялся богатой одеждой и властными манерами, легли на месте. Сие, однако ж, не остановило вражескую атаку и, вроде бы, даже не замедлило оную. Сразу сотня свирепо орущих головорезов с обезьяньей ловкостью полезла на палубу «Одиссея», и если высота надстроек в оконечностях судна позволила сбросить в воду сих кровожадных акробатов, то шкафут, сиречь среднюю часть палубы, я и не надеялся удержать на первой стадии боя. Менее сажени над галерными бортами: сущий пустяк для обученной абордажной команды. Пальнув еще по разу в набегающих турок и не вступая в рукопашную, стрелки отступили на подготовленные к обороне фордек и шканцы. Несколько человек, увы, замешкались — что ж, бой есть бой. Наступил ключевой момент баталии.

Надстройки «Одиссея» заранее ограждены были (в том числе и со стороны шкафута) прочными шитами из железных листов на дубовых досках в две трети человеческого роста. Пуля их не брала. Таким образом, мои люди могли безнаказанно поражать врагов. То, что пара сажен у самой стенки не простреливалась, не составляло проблемы: турки, лезущие на ют, легко расстреливались с бака, и наоборот. Кроме того, на марсах корабля, где нижняя часть мачты соединяется со стеньгой, а равно по углам надстроек, стояли барабанные фальконеты Пакла, способные делать по девять выстрелов в минуту, с запасом зарядов на семь минут скороспешной пальбы. Сознаюсь в прегрешении: я не заплатил держателям патента ни пенни, понеже и сам не получил с этой инвенции никакой прибыли. Сложная и капризная механика делала сие оружие слишком дорогим, чтобы рассчитывать на массовый спрос, а тайные опыты в моей оружейной мастерской при тосканском заводе не дали ни малейшей надежды на удешевление. Напротив, ряд усовершенствований, совершенно необходимых, чтобы сделать оружие надежным, сделал его цену вообще заоблачной. Ну и Бог с ним: по крайней мере, опытные образцы, вместо того, чтоб попусту ржаветь, в настоящий момент громили турок. Дюймового калибра пули, в четверть фунта каждая, разили нехристей с небес, как гнев Господень. Что случалось с человеком при попадании в голову, даже матерые вояки не могли видеть без содрогания. А внизу, между превращенных в редуты надстроек, бушевал свинцовый ураган: отложив ненужные более штуцера, стрелки взяли в руки короткие тяжелые мушкетоны, снаряженные картечью. На пространстве в тридцать шагов, забитом плотной толпою неприятелей, каждый выстрел находил множество жертв. Чтобы поддерживать плотность огня, из трюма непрерывной цепочкой поднимались свежие бойцы, подавали в линию обороны готовое оружие и становились заряжать отстрелянное. Гренадерский плутонг, встав третьим рядом за спинами товарищей, по команде обер-фельдфебеля Краузе запалил фитили и швырнул чугунные шары в гущу турецких абордажников. Так им, добавить жару! Только недружно, черт… Словно в ответ на эту мысль, одна граната с дымящей втулкой влетела назад, тут же рвануло… Два или три солдата упали, зажимая раны… Еще летит! Рослый капрал прикладом мушкетона, словно игрок в лапту, подбивает летящую на него смерть, отправляя гранату за борт. Пальба на мгновенье прекратилась, обер-фельдфебель с ужасом смотрит, что наделал.