Анатолий Дроздов - Реваншист. Часть первая (СИ)

Сергей кивнул.

— Замечательно! — Елизарьев вынул из ящика стола книгу. — Пожалуйста.

Сергей вытащил из кармана ручку, раскрыл книгу и стал писать. Лиля скосила взгляд. «Гордости и славе белорусского балета Валентину Елизарьеву от его преданного поклонника, автора этой книги, на добрую память». Сергей поставил дату и расписался.

— Польстили! — заметил Елизарьев, прочтя надпись. — Прямо уж «гордость». Да еще и «слава».

— Это правда, — ответил Сергей. — Поверьте писательской интуиции.

— Кстати, — сказал Елизарьев, отложив книгу. — Вы хорошо разбираетесь в балете — до мельчайших деталей. У нас даже думали, что писал свой. Откуда знаете?

— У меня есть знакомые в труппе, — сказал Сергей. — Но кто они, не скажу.

— А я и не спрашиваю! — заверил Елизарьев. — Расскажу историю. Номер «Юности» с «Лебедем» в театре зачитали до дыр. Некоторые обиделись на автора, подняли шум. Секретарь парткома предложил написать жалобу в ЦК. Я был против, но меня не слушали. Жалобу сочинили, стали собирать подписи. В разгар этого действа на съезде КПСС выступает Брежнев…

Елизарьев сделал паузу.

— И что? — поторопил его Сергей.

— Жалобу секретарь жег в туалете, пепел спускал в унитаз.

Теперь захохотал Сергей. Елизарьев поддержал.

— К слову, — балетмейстер сделал загадочное лицо. — Некоторые молодые балерины выражали желание свести с автором «Лебедя» близкое знакомство. Дескать, замечательно понимает душу актрисы.

— Не говорите этого при моей жене! — закрутил головой Сергей. — Не то ваши балерины получат травмы, несовместимые с танцем.

Засмеялись все, в том числе Лиля.

— Приятно было познакомиться! — Елизарьев пожал им руки. — Заходите. Если будут трудности с билетами, вот! — он протянул листок с записанным номером телефона.

Сергей поблагодарил, и они откланялись. К себе доехали на такси — попалось свободное.

— Почему ты не захотел ставить «Лебедя»? — спросила Лиля в квартире.

— Ничего бы не вышло. Балет — это зрелище. Поэтому самые востребованные спектакли — сказки и легенды. Балет невозможен без музыки. А кто станет ее писать к идеологической чепухе?

— У тебя хорошая повесть, — не согласилась Лиля.

— Но для балета не годится. Поэтому Елизарьев склонял меня отказаться. Видимо, ему позвонили сверху и надавили. Я уважаю этого человека, поэтому не хочу создавать ему трудностей. Нам с тобой грех жаловаться: «Лебедь» дал нам столько, что хватит его щипать. Пусть улетает.

— Он мне нравится, — сказала Лиля.

— А «Экстрасенс»?

— Это совсем другое. Я его недавно перечитала. И вновь мурашки по коже. Ты вправду не умеешь лечить?

Он развел руками.

— Иногда мне кажется, что ты знаешь все. Но почему-то скрываешь.

— Во многой мудрости много печали, — вздохнул он. — Не всегда знание несет радость.

— Ты не уйдешь от меня к какой-нибудь балерине?

— С чего вдруг? — удивился он.

— Балетмейстер сказал: они тобой интересуются.

— Мало ли!

— После публикации «Экстрасенса» о тебе заговорит страна. Дина Аркадьевна это предсказала, да и я чувствую. Многие красивые женщины захотят быть с тобой. Те же актрисы. Кто я против них?

— А вот это зря! — сказал он. — Ты говорила о моем знании. Его преимущество состоит в том, что не станешь менять золото на блестящие побрякушки. Это мне нужно бояться. Вот станешь поэтессой и членом Союза писателей и бросишь меня. Найдется кто-нибудь более успешный и богатый.

— Что я, дура? — обиделась Лиля. — А если найдется, ты нанесешь ему травмы, несовместимые…

— С творчеством? — предположил он. Они засмеялись. Сергей обнял ее.

— Удивительно, — сказал, чмокнув ее в носик. — Чем больше мы вместе, тем крепче тебя люблю. Странно, да?

— Ничего странного, — ответила Лиля, вернув поцелуй. — Так и должно быть.

Слова у моего нежданного отца не расходились с делом, и к декабрю он перебрался в Минск. Найдя покупателя на дом в Речице и решив вопрос с пенсией, он приехал к нам и занялся поисками нового жилья. Действовал просто. На «Волге» объезжал пригороды и интересовался в сельсоветах: продает ли кто дом? А как иначе? Риэлторов в СССР нет, как и интернета, а объявления о продаже в газетах пока не печатают, только некрологи.

Если дом на продажу находился, отец ехал его смотреть и разговаривать с хозяевами. Через неделю он собрал семейный совет.

— Присмотрел два дома, — сообщил нам с Лилей. — Один — в Ратомке, другой — в Тарасово. В Ратомке — дом кирпичный, с гаражом, но участок восемь соток. В Тарасово — деревянный, гаража нет, зато земли вдвое больше — 15 соток. И просят за дом гораздо меньше. Какой брать?

— В Тарасово, — сказал я.

— Почему? — полюбопытствовал отец.

На мгновение я завис. Что ему ответить? Что в моем времени Тарасово станет вроде белорусской Рублевки? За участок в 15 соток там будут давать столько, что хватит на две приличных квартиры в Минске.

— Ближе, — сказал я. — Деревня сразу кольцевой. Работу ты будешь искать в городе, поэтому ездить проще. А гараж построить — не велик труд. Если нужно, помогу.

— Сам справлюсь! — махнул рукой отец. — Мне тоже Тарасово нравится. Сады, тихо. А вот через Ратомку железная дорога идет.

«Расширят кольцевую, тихо не будет, — подумал я. — Но этого ждать еще двадцать пять лет». Мы съездили в Тарасово, осмотрели дом. Тот был старым, но крепким. Продавец, мужчина лет сорока (дом он получил по наследству), в доказательство оторвал половицу. Снизу та отдавала желтизной.

— Смотрите! — нахваливал продавец. — Внизу черновой пол, проложен мох. Зимой тепло. Сам дом еще сто лет простоит. Сосну на него рубили, а не пилили, смолу не вытягивали, как сейчас. Поэтому дерево не гниет. Печь кафелем обложена, трубу в прошлом году чистили. Дров полон сарай. Заселяйся — и живи!

— Берем! — согласился отец.

В тот же день он уехал в Речицу и вернулся через два дня. Следом за его «Волгой» катил ГАЗ-53 с мебелью и вещами. Я присоединился к каравану, мы отправились в Тарасово, где перетаскали все в дом. Водитель, получив плату, уехал. Мы расставили мебель, приготовили ужин и сели за стол.

— С новосельем! — сказал отец, поднимая рюмку, и вдруг вздохнул.

— Ты чего? — удивился я.

— Теперь я пенсионер. Не заметил, как жизнь прошла.

— У тебя она только начинается! — возразил я, вспомнив сентенцию почтальона Печкина из еще не снятого здесь мультика. — Что ты видел в прошлом, кроме своих Северов? Приезжал с вахты, отдыхал — и обратно. Ну, на курорты в отпуск выбирался. Зато теперь вольная птица. Можешь работать, можешь не работать. Не понравилась работа — ушел, выбрал другую. Безработицы в СССР нет, люди везде требуются. Нет необходимости кланяться начальнику. Можешь послать его лесом, и тот только утрется. Что он в состоянии тебе сделать? А станет скучно — найдешь хозяйку. Ты у нас завидный жених. Не старый еще, работящий, при доме и машине, да и деньги водятся. Женщины в очередь встанут!