Владислав Савин - Красный тайфун

Ага, так я и поверил — что кто‑то согласится меня выпустить из страны! И судя по тому, что Сталин усмехается в усы — он посланнику уже ответил! Что до меня — ну вот не либерал я, не демократ, и еще там, в двухтысячных, слыша в телеящике, «вы не востребованы здесь — так переезжайте в другую страну, где вам найдется работа», реагировал исключительно матерно. Ну не выбирают Отечество, в моем понимании — здесь родился, ему служить, тут и умирать!

Примерно это я всем присутствующим и высказал. Не удержавшись от парочки выражений. Пусть ко всем чертям идут со своей пенсией! А я как‑нибудь здесь и без их благотворительности обойдусь. Что же до «выгодности» их предложений — то по моему глубокому убеждению, с ними договор заключать, все равно что с чертом: в конечном счете, обязательно внакладе останешься. Есть там подвох, ну не может не быть — не могут капиталисты с нами честно играть!

Сталин взглянул на Пономаренко. Тот произнес:

— Товарищ Елезаров, ваш замполит, высказал очень интересное мнение. Касаемо американской политики. Что у них два подхода — если противник слаб, то что‑то наподобие «лягушачьих прыжков», как на тихоокеанских атоллах, вот название забыл: десантом захватывается центральный остров с аэродромом, а гарнизонам на соседних островах не уделяется внимание совсем, сдадутся и так. В политике это значит, что сразу, жестко и бескомпромиссно выдвигаются ключевые требования по какому‑то вопросу, ну а прочее «пакетом» идет, само собой. А вот если противник силен, то принцип «салями», она ведь твердая, ее только маленьким кусочком можно есть. То есть, всей мощью — дипломатической, торговой, военной — наваливаться на какой‑то мелкий вопрос, требовать уступки. А добились — требовать дальше. Подвох тут в том, что считается, свое затраченное компенсируем быстрее, чем оппонент свое уступленное. Или же, лазейка открывается, дальше протаскивать что‑то свое. Как например, уважение прав этих… — тут Пономаренко поморщился — нетрадиционных. Но под эту лавочку, ведь можно всякие свои «фонды» протянуть? Или, когда в семьдесят втором у вас их президент Никсон приезжал в СССР, то просил, как акт уважения к Америке, чтобы вы сняли с боевого дежурства всего одну ракету СС-18, ну которая «Сатана», любое ПРО пробивает. В чем подвох, укажете? У ваших тогда ума хватило, не согласиться!

— Так ясно же! — отвечаю — вот не помню точно, но в начале семидесятых группировка «Воевод» (как у нас РС-18 называлась) только начинала развертываться, или была в самом процессе. Тогда выполнение американского требования фактически означало, заморозить число ракет на уровне текущий минус одна, ведь неудобно же сегодня снять, а завтра по — новой ввести? Или же, если все же нарушим — у американцев право вопить на всех углах, что русские слово не держат. И интересно мне, что Никсон тогда за это предлагал — ведь все ж не просто так он просил, тоже наверное обещал что‑то для нас выгодное?

— Браво! — сказал Пономаренко — мы рады, что в вас не ошиблись, товарищ Лазарев. И что в итоге американцу ответить?

— А разве вы его еще подальше не послали? — удивляюсь я.

— Не послали — сказал Сталин — поскольку вторая его просьба, это личный разговор с вами. И есть мнение, что лучше будет, если и по первому вопросу наш ответ, вы озвучите.

Интересно! Ну раз надо… А все ж вопрос — если американец настаивает, то что хочет от меня услышать? Личное подтверждение на случай, «я человек подневольный»? Верится слабо. В одиночку мое похищение устроить — бред полный! Убить — уже теплее, вот только сам американец на камикадзе похож? Узнать что‑то — но вот что? А если — действительно мосты навести, получить какую‑то информацию? Ну а если мы сами предоставим — ту, которая нам нужна?

Ведь не знают еще в этом мире про «ядерную зиму»? И даже к радиации отношение наплевательское. Зато убеждены, что бомбардировщики решают все… нет, на идею межконтинентальных баллистических наталкивать не надо, другое есть! Вот только время нужно, несколько дней. А еще ноут, и любителя фантастики, мне в помощь!

Излагаю свое предложение. Пономаренко даже рот открыл, от такой наглости. Берия усмехнулся. А Сталин молчал, а затем вынес вердикт:

— А попробуйте. Попытка не пытка. Только, что получится, сначала предъявите на наш суд. А мы решим, стоит ли…

Вы там, в Америке, хотите в свое будущее заглянуть? Вот только будете ли рады?

Лючия Смоленцева (Винченцо).

О, мадонна, прости меня за гордыню! Что делать, если смирение не входит в число моих добродетелей? И я никогда бы не стала святой.

Казалось, это самые лучшие дни в моей жизни! Я жила, наслаждаясь супружеским счастьем — вот запомнилась же фраза из какого‑то давно прочитанного романа! — как герцогиня, в доме которой моя мать прислуживала когда‑то. И все это принадлежало мне по праву — и мой горячо любимый муж, мой рыцарь, без которого я не мыслила жизни, был рядом со мной постоянно, даже на службу не отлучаясь! О чем еще я могла мечтать?

Вот только мой муж получил свой трехмесячный отпуск — из‑за раны, полученной в бою с проклятыми японцами. Мне делается дурно, как я представлю, что какой‑то осколок железа мог попасть всего на ладонь в сторону — наверное, господь лишь показал мне ужас возможной утраты, и тут же вознаградил нас счастливейшими днями вместе, ведь в земном мире ничего не дается даром? И я «жадно пила мед нашего счастья» — вот зацепились в памяти слова из давних глупых романов, в которых свадьба героев, это счастливый конец. А жизнь, как оказалось, тут лишь начинается!

Мне и раньше приходилось ухаживать за детьми, так что Петя (названный так в честь собора, где я и мой рыцарь венчались) и Анечка (в честь моей лучшей подруги и наставницы) не были для меня обузой. Особенно когда я могла при необходимости рассчитывать на помощь Марьи Степановны (компаньонки Анны Лазаревой), а также тети Паши и тети Даши (наших домработниц), и в квартире было множество приспособлений, облегчающих домашний труд (включая такое чудо, как стиральная и посудомоечная машины). Так что мне не приходилось скучать, утонув в болоте быта — а это сказал уже какой‑то русский писатель, я очень много здесь читала, совершенствуя свой русский язык, говорю теперь, как уверяют, без акцента, хотя некоторые выражения остаются для меня не совсем понятны. Вполне приличные, не то что вы подумали — в Италии я была вовсе не «барышней», в Гарибальдийских бригадах народ был самый простой, и крестьяне, и матросы, так что меня трудно было смутить. Но как перевести русское «ничего» или «да нет», могущее иметь самый разный смысл? Итальянский язык в этом отношении определеннее — Анна Лазарева после нашего долгого общения говорит почти как римлянка; впрочем, она еще перед войной в университете училась, немецкий и английский знает отлично — ну а мне достаточно и русского, в дополнении к моему родному.