Синклер Льюис - Том 6. У нас это невозможно. Статьи

В то время, как там все инициаторы новой цивилизации ограничились полумерами, выгнав всех учителей-предателей, так называемых «интеллигентов», упрямо отказывавшихся преподавать физику, кулинарию или географию в соответствии с принципами и фактами, установленными политическими органами; а нацисты добавили к этому еще одно разумное мероприятие: уволили евреев, осмелившихся взяться за преподавание медицины, — американцы основали новые и в то же время совершенно ортодоксальные учебные заведения, с самого своего возникновения свободные от малейшего налета «интеллигентщины».

Все корповские университеты должны были иметь одинаковые учебные планы и программы, вполне практичные и современные, никак не связанные с какими-либо «снобистскими традициями».

Совершенно исключались из программы греческий язык, латынь, санскрит, древнееврейский язык, изучение библии, археология, филология; исключалась также история до 1500 года, кроме одного курса, который должен был показать, что на протяжении веков цивилизация сводилась к защите англосаксонской чистоты от варваров. Философия, история философии, психология, экономика, антропология сохранялись в программах, но во избежание суеверных заблуждений, содержавшихся в обычных учебниках, эти предметы следовало проходить по новым учебникам, составленным способными молодыми учеными под руководством д-ра Макгоблина.

Считалось полезным, чтобы студенты учились читать, говорить и даже писать на иностранных языках, но они не должны были тратить попусту время на так называемую «литературу»; вместо устарелой художетвенной литературы и сентиментальной поэзии использовались статьи из свежих газет. Что касается английского языка, то изучение литературы допускалось в известных пределах, с тем чтобы иметь запас цитат для политических выступлений; основными же курсами были рекламное дело, партийная журналистика, коммерческая корреспонденция, причем упоминать авторов до 1800 г., за исключением Шекспира и Мильтона, было запрещено.

Что касается так называемой «чистой науки», то было установлено, что в ней и так уже накопилось слишком много малопонятных исследований; зато ни один докорповский университет не имел такого количества курсов по горному делу, архитектуре свайных построек, организации промышленности и методам производства, высшей бухгалтерии, терапии ног атлетов, консервированию и сушке фруктов, подготовке воспитателей детских садов, организации турниров по шахматам, шашкам и бриджу, развитию силы воли, оркестровой музыке для массовых митингов, разведению спаниелей, производству нержавеющей стали, строительству дорог и по многим другим предметам, действительно полезным для развития ума и характера человека нового мира. Кроме того, ни одно учебное заведение, даже военное училище в Вест-Пойнте, не придавало раньше такого значения спорту и не считало его настолько важной — отнюдь не вспомогательной — частью обучения. Студенты серьезнейшим образом тренировались во всех игровых видах спорта, и к этому прибавлялись увлекательнейшие состязания на скорость в пехотном строевом учении, в бомбометании, в вождении танков, бронемашин, в стрельбе из пулеметов. Участие в таких состязаниях приравнивалось к сданному зачету, но студентов призывали не заменять спортивными предметами больше одной трети зачетов.

Но особенно ярким свидетельством преимущества скоростных методов обучения в корповских университетах по сравнению со старомодной расхлябанностью было то, что любой смышленый парень мог окончить университет за два года.

Читая проспекты этих университетов, Дормэс вспоминал, что Виктор Лавлэнд, который еще год назад преподавал греческий язык в небольшом Исайя-колледже, теперь вдалбливает арифметику и чтение в корповском трудовом лагере в штате Мэн. Ну что ж, ведь и сам Исайя-колледж закрыт, а бывший его президент д-р Оуэн Пизли, районный директор просвещения, должен стать правой рукой профессора Альмерика Траута, когда ими будет основан Университет Северо-Восточной области, который заменит Гарвардский, Рэд-клифский и Бостонский университеты. Доктор Пизли уже занимался разработкой «проекта» университетского гимна, для чего он разослал письма 167 выдающимся поэтам с просьбой присылать предложения.

В это утро не только ноябрьский мокрый снег, застилавший горы непроницаемой завесой и делавший дороги такими скользкими, что автомобиль могло в любую минуту занести и ударить о встречный столб, удерживал Дормэса дома перед камином. Нет, его удерживало чувство, что ему незачем идти в редакцию, ибо не предвиделось даже живописной баталии. Но и у камина ему было не по себе. Он не находил достоверных сообщений о последних событиях даже в бостонской и нью-йоркской газетах; в обоих городах вся утренняя пресса была объединена правительством в одну газету, изобиловавшую комиксами и стандартизированными сплетнями о Голливуде и совершенно лишенную новостей.

Он выругался, отшвырнул нью-йоркскую «Дейли корпорейт» и взялся за новый роман о даме, муж которой проявлял полнейшую бесчувственность в постели, будучи слишком поглощен романами, которые он писал о дамах-романистках, мужья которых слишком поглощены романами, которые они пишут о дамах-романистках, чтобы оценить как следует тонкую чувствительность дам-романисток, пишущих о мужчинах-романистах… Он швырнул книгу вслед за газетой. Страдания бедной дамы не имели большого значения в этом горящем мире.

Ему было слышно, как в кухне Эмма обсуждает с миссис Кэнди наилучший способ приготовления пирога с курицей. Они говорили без умолку; они, собственно, не столько разговаривали, сколько думали вслух. Дормэс допускал, что хорошо испечь пирог — дело немаловажное, но звук голосов раздражал его. Потом хлопнула дверь, и в комнату влетела Сисси, хотя Сисси еще час назад полагалось бы быть в школе: она должна была окончить ее в будущем году и ей, по всей вероятности, предстояло поступить в какой-нибудь из этих жутких новых университетов.

— Что это за новости? Что ты делаешь дома? Почему ты не в школе?

— Да ну ее! — Она присела на низкий стульчик напротив камина, положив подбородок на руки и глядя на отца невидящими глазами. — Я туда, пожалуй, больше не пойду. Каждое утро приходится повторять клятву: «Обязуюсь служить корпоративному государству, Шефу, всем уполномоченным, мистическому колесу и войскам Республики всеми своими помыслами и делами». Ну, скажи на милость, разве не мерзость?

— А как ты рассчитываешь попасть в университет?

— Ха! Стоит лишь улыбнуться профессору Штаубмейеру… если только меня от этого не стошнит!

— Ах, так… Так… — Более он не нашелся: что сказать.