Степан Кулик - Сабля, трубка, конь казацкий

– Дальше… – Иван набил трубку, раскурил не торопясь и прикрыл глаза. Возвращаясь мыслями в прошлое. – Не знаю, сколько я провалялся без памяти, но когда очнулся от крепкого пинка, небо уже серело. Харцызы бродили лютые, как шершни у разоренного гнезда. Только и знали, что переругиваться. Из их настроения и услышанного я понял: Лаврина поймать не удалось. Ушел… Это известие и мне сил придало. Был уверен, побратим не оставит в беде. Что-нибудь да придумает…

– Да, – кивнул Полупуд. – Лаврин был мастак на разные штуки… Куренной часто приговаривал, что Капуста в кипятке не только не сварится, но еще и сухим из воды выйдет.

– А я о чем?.. Но, видимо, где-то мы нагрешили слишком, вот везение наше и закончилось. Земля тебе пухом, братка…

На этот раз Корсака даже с земли поднимать не стали, а долго, с остервенением пинали лежачего, большей частью норовя попасть сапогом в лицо. К счастью, руки у казака были связаны спереди, и он ухитрялся хоть немного, но прикрывать голову. Зато спине досталось, как снопу на току. Несколько раз хрустнули ребра, и тело обожгло острой болью, рот заполнился кровью. Иван совсем попрощался с жизнью и стал шептать разбитыми губами «Верую» – решил, что харцызы так и забьют до смерти, но у Дьяка были другие виды на пленника. Дав разбойникам сорвать злобу за бессонную ночь, он остановил избиение.

– Хватит… Остынь, Лушня! Uzak dur, Махмуд! Я хочу услышать его вой!.. Медведь! Где кол?

– Угомонись, атаман… – проворчал в ответ тот самый здоровяк, что хотел ремней нарезать. – Ты не забыл, что мы в Диком Поле, а не в лесу? Здесь чернобыль и полынь самые большие деревья. Так что, если непременно на кол посадить казака желаешь, придется его с собой забрать. Пока хоть на какую-то рощицу не наткнемся. Думаю, к вечеру что-нибудь подходящее отыщется. Если на север двинемся.

– Что?! – Дьяк в сердцах топнул ногой. – Нет. До завтра ждать не будем. Сегодня казним пса запорожского. Сейчас. Собирайте все, что горит… Поджарим ублюдка. Это даже веселее… А пока бросьте его на угли, пусть греется.

Харцызам повторять не пришлось. Головорезы и сами любили такие забавы. Сразу несколько подхватили Корсака и швырнули в едва тлеющий костер. Тот самый, на котором Иван готовил ужин. От зайца давно и костей не осталось, зато и жар поостыл. Едва-едва теплился. Даже рук не согреть…

Атаман харцызов помолчал немного и раздраженно сплюнул.

– Черт… Как ни дерьмо, то обгаженная щепка! Там поди зола одна, а я так явно представил, как ублюдок запекается, что даже гарью пахнуло. Ну, ничего, сейчас раздуем огонь. Быстрее пошевеливайтесь!

Знакомец мой не удержался и громко охнул. Похоже, для водяной нежити смерть в огне была во сто крат ужаснее любой другой гибели.

Корсак и Василий мгновенно развернулись в его сторону, но видеть не могли. А тот уже замер неподвижно, прижав переднюю ласту к губам. Мол, все-все, продолжай, молчу и мешать не буду.

– Что это? Рыбина плеснулась? – удивился Иван. – Для птицы или выдры поздновато.

– Выхухоль… – подумав, ответил Василий. – Они ж слепые. Им что день, что ночь. Не отвлекайся, сказывай дальше…

– Да я почти закончил уже…

Огонь харцызы таки раздули… Сухие стебли многолетних трав полыхнули весело, и хоть жару от них почти не было, но все же припекло Ивана основательно. Особенно в тех местах, где сквозь прорехи в одежде светило голое тело. Казак не сдержался и застонал.

– Что, нравится?! Погоди, погоди… скоро не так запоешь и запляшешь… Еще огня! Еще! – закричал Дьяк разбойникам. – Тащите сюда все, что горит!

Понимая, что последний час уже совсем близок, Иван поглядел в небо и произнес:

– Господи, ты все видишь! На тебя одного уповаю. Если суждено мне нынче умереть – прими душу без покаяния…

– А ты покайся… – гоготал атаман. – Глядишь, он и смилостивится. Пошлет тебе на выручку ангела с мечом… или хотя бы ливень огненный. Нам на погибель. Давай, давай. Поведай, скольких бедолаг самолично убил? Дюжину, две? А, может, еще больше?

Но погруженный в молитву Иван уже не слушал харцыза. Потому как никто сейчас не мог встать между его душой и Спасителем. Он даже не услышал первых тревожных криков и поднявшейся в лагере суматохи. Как и не обратил внимания, что впервые в жизни утренняя заря занималась не на востоке.

– Атаман! Степь горит!

– Бежим! Быстрее!

Даже при полном затишье степной пожар несется быстрее лошади, а если попутный ветерок задует – не всякая птица улететь успевает. Огонь в мгновение ока подминает целые версты, весело скользя по верхотравью легким, гулким пламенем. И только после, сопя и потрескивая, выжигает все дотла тяжелой, черной поступью низового жара.

Если кто хоть раз не то что побывал в таком переплете, а всего лишь наблюдал издали, тот ни одной секунды не промедлит. Разве что – высматривая: куда бежать? Да и это сподручнее делать на всем скаку.

Так что и харцызы вмиг позабыли обо всем, кроме спасения собственной жизни.

Не дожидаясь разрешения атамана, сбросив с коней всю лишнюю поклажу, они запрыгивали в седла, а некоторые и на это время не тратили – садились охлябью. А уж тревожно прядущих ушами коней, испуганных доносимым запахом гари и гулом, характерным для степного пожара и сметающей все на своем пути первой волны паводка, даже понукать не пришлось. Рванули с места вскачь, только копыта замелькали.

– Это беглец поджег, не иначе… – догадался атаман разбойников. – Понял, что товарища не спасти. Так отомстить решил.

– Нам какая разница, Дьяк! – Медведь нетерпеливо переминался, с трудом удерживая под узду двух выплясывающих коней. – Торопись, атаман!

– Погоди, запорожца порешу… – харцыз потянул из ножен саблю.

– Кой черт тебе в нем?! – в сердцах заорал Медведь, взгромоздясь в седло. – И без нас сгорит! О себе заботься!

– Сейчас, сейчас…

– Ну и черт с тобой! Пропадай вместе с ним! Я ждать не буду! – рявкнул здоровяк, бросил атаману повод второго коня и, не оглядываясь, пришпорил своего.

Понимая, что его ждет, если останется без коня, Дьяк подчинился. Прокричал какое-то проклятье, но так как товарищ уже скакал прочь во весь опор, а оставшийся конь рвал повод из рук, ворочая налитыми кровью глазами и роняя с губ пену, харцыз не стал испытывать судьбу. В конце концов, у избитого до полусмерти и связанного казака не было ни одного шанса на спасение.

– А однако ж ты выжил, – хмыкнул Полупуд.

– Скажу без утайки, сам удивляюсь… – пожал плечами Корсак. – Огонь, что харцызы подо мной разожгли, к тому времени перекинулся на одежду, и стало так припекать, что больше ни о чем думать не мог. Вертелся, как уж на сковороде, стараясь из костра выкатиться да пламя сбить… Да только со сломанными ребрами не шибко повертишься. Боль была такая, что я в очередной раз сомлел… А когда очнулся – все вокруг черно и пышет жаром, как в преисподней, а я лежу посреди этого пепелища, аки Адам. Наг и благостен. Оселедец и тот под корень выгорел, – Иван снял малахай, демонстрируя розовую и лысую, как ладонь, всю укрытую узлами многочисленных ожогов голову.