Дмитрий Дюков - Последний князь удела. «Рядом с троном - рядом со смертью»

Весь следующий день поход по непролазной грязи продолжался, так что, добравшись до темноты к Троице, мы были совершенно измотаны. Афанасий остался с обозом на окраине села Климентьевского, а мы с Жданом отправились на ночлег в обитель. Встречал нас сам архимандрит Киприан с чинной братией — келарем, казначеем, ризничим и книгохранителем, да прочими почтенными старцами. Уже наученный местному церемониалу, я поцеловал руку настоятелю и в свою очередь получил от него благословление.

— Рады мы о приезде князя Угличского, Димитрия, к дому Живоначальной Троицы и Пречистой Богородицы и великим чудотворцам Сергию и Никону. Прошу тебя отвечерять с нами в гостиных палатах! — приветствовал нас Киприан Балахонец.

Предложение было принято, и мы двинули к каменному двухэтажному зданию вдоль многочисленного почётного караула.

— Зачем вам так много воинов? — выразил удивление малолетний высокородный паломник.

— Воев? — изобразил недоумение келарь Евстафий. — То сирые слуги монастырские, Троицей опекаемые, стрельцы да конные служки.

Скромные прислужники обители были как на подбор крепкие парни, одетые в брони и разнообразно вооружённые.

— Пушек вы на монастырский обиход не припасли? — попробовал я пошутить.

— Вскую же оне нам? Ести токмо пищалей крепостных да затинных с полсотни, да наряд к ним для опаски от всякого лихого дела.

Да уж, похоже, здесь русская церковь вполне зримо исповедовала принцип «добро должно быть с кулаками».

Накрытая в гостевом доме трапеза роскошью не поражала, на столе были гречневая и гороховая каши, куски варёной рыбы, хлеб да разные хлебные квасы и фруктовые взвары, прозываемые тут щербет. Представления об обжорстве монахов оказались явно преувеличенными. За ужином шёл степенный разговор об управлении монастырскими владениями, старцы поучали меня разными советами о рачительном ведении хозяйства. В ходе беседы выяснилось, что, кроме обширного подворья в Угличском кремле, Троице принадлежат несколько дворов и лавок в моём городе и множество сёл и деревень в уезде. Тут нечистый дёрнул меня поинтересоваться, каков будет с этих владений налоговый взнос в казну удела.

Казначей Игнатий аж подпрыгнул.

— Есть у нас тарханы от пресветлых московских царей, что податей с наших вотчинок не имать, окромя указных, а те, что насчитаны, мы сами в приказы возим. Чтоб на Углич серебро сбирать, об том указа не было.

— Тако же заповедано грамотой великого князя и царя всея Руси Фёдора Иоанновича вступаться в наши сельца и деревеньки городским прикащикам и прочим денежным сборщикам! — прибавил отче Евстафий.

Стало ясно, что у прижимистых монахов зимой снега не допросишься. Перед отходом ко сну самый благообразный из старцев, Варсонофий, поинтересовался у меня чудом явившейся Божьей матери. Вдаваться в подробности совершенно не хотелось, и я старался молчать, как партизан.

— Егда то явление было, княжич? — интересовался монах.

— Да в день битвы с татарами у Москвы.

— А пред сонием молился ли ты, отрок?

— Конечно, вознёс молитву.

— Где же соном тебя сморило?

Пришлось напрячь память, вспоминая, где я ночевал перед битвой.

— Да здесь же, за стенами обители и легли мы спать в лагере воинском.

— От где знать знамение-то бысти, — задумался старец, осенил меня крестом и удалился.

Поутру мы посетили молебен в Троицком соборе, по совету Ждана я пожертвовал на поминовения родителя пятьдесят рублей денег, и, провожаемые благими напутствиями святых отцов, мы присоединились к давно изготовленному в путь углицкому обозу.

Путешествие в сопровождении пары десятков повозок оказалось серьёзным испытанием для нервной системы: с возами постоянно что-то приключалось, они то увязали в рытвинах, то ломались, их колёса заклинивало между брёвнами дорожной гати. Отряду приходилось делать остановки почти каждые полчаса. От Троице-Сергиева монастыря до Переяславля мы добирались два дня.

В город Бакшеев решил наш гужевой караван не заводить, причину он обрисовал чётко:

— Бо в стане-то за добром углядим, а во граде як начнём на гостином дворе тюки да торбы с возов носить, так и растащут всё тати.

Ночевать остановились на берегу Плещеева озера, за рекой Трубеж, в паре вёрст от Переяславля-Залесского и невдалеке от небольшого села. Лагерь был развёрнут споро, и стрельцы, раздевшись до исподнего, полезли в воду ловить бреднями рыбу.

Увидев это дело, я взмолился Афанасию:

— Надоела мне уже постная пища, сегодня ж суббота, давай хоть чего мясного раздобудем.

— Рыбица тут отменная, селёдка, царь к столу не брезгует, ох и сладка она, — рязанец мои кулинарные пожелания игнорировал.

— Селёдка ж рыба морская, — меня не покидала надежда переубедить Бакшеева.

— То немецкая в море-окияне водится, наша же переяславская — в озере.

Смирившись с очередным диетическим ужином, побрёл к берегу посмотреть на улов стрелецкой охраны. Добыча их действительно походила на некрупную сельдь, ранее такого вида рыб мне видеть не приходилось. Но спокойно повечерять нам была не судьба, к лагерю приближалась куча разгневанных мужиков из ближнего сельского поселения. Насколько было понятно, возмущались местные жители фактом рыбалки в их озере, а особый гнев вызывало использование в этом деле похищенных у них же сетей.

— Неводов наши люди не схищали, — отмёл обвинения Афанасий. — На чуток порыбалить взяли, опосля развесили б их на прежнем месте.

— Рыбу добывать тут мимо нас государями московскими заповедано, — пробасил один из мужиков. — Исстари то право за нашей слободой, мы за то к царёву дворцу рыбицей кланяемся.

— Нешто вы для молодшего брата государя нашего мельчайших водных тварей пожалели? — начал заводиться старый воин. — За пустое дело людишек князя рода Рюрикова бранно облаиваете?

Не желая усугублять конфликт, я дал распоряжение Ждану заплатить местным рыбакам немного денег, как плату за нарушение их монополии. Дядька моего решения не одобрил, но пару копеек заводиле крикунов кинул. Тот тут же приумолк, запихнул деньги за щёку и, поклонившись, пошёл прочь, уводя с собой свою ватажку.

Бакшеев тоже не преминул высказать своё мнение по поводу моего подарка:

— Совсем чёрный люд совесть потерял, им дай перст — всю руку съедят, нечего мужикам слабину давать.

Выразили своё удивление этим странным княжеским поступком и высокородные пленники, хотя их варианты решения проблемы несколько отличались.

Как перевёл младший татарчонок, его брат Байкильде считал, что заявление о праве исключительного пользования озером противоречит божеским законам, ибо всё, что создано Аллахом, а не рукой человеческой, должно быть в общей собственности всех единоплеменников. Так что за попрание небесных правил он предлагал догнать местный люд и дать ему плетей.