Дмитрий Дюков - Последний князь удела. «Рядом с троном - рядом со смертью»

На вопросы о хозяйстве земледельцы отвечали крайне неохотно. На вопросы о полях отвечали, мол, сами смотрите, нам измерить не под силу. Проведённые для проверки перемерки пахотных угодий показали не особо большое расхождение с писцовыми книгами, захваченными с собой Битяговским. Просьбы показать луга крестьян пугали вовсе, и они бубнили что-то невразумительное.

— Они боятся, что оклад им пересчитают, — пояснил этот момент Данила. — Косьбу делают по лесным полянам, тако же бывало, им весь лес в соху писали.

Сельскохозяйственный инвентарь имелся большей частью деревянный, железо использовалось лишь на сошники сохи, серпы да топоры. Об агротехнике говорить не приходилось, её, собственно, не было. Сеяли на одних и тех же полях, одно и то же, навоз вносили в пашню далеко не всегда, и вообще, далее простого рассыпания этого удобрения сверху почвы шли немногие. Почва выглядела глинистой, буро-серого цвета, вырастить на такой урожай виделось задачей не тривиальной.

— Как же тут хлеб растят? — растерянно задал я вопрос юному подьячему после осмотра очередной деревеньки.

— Трудом великим, — в местном агрономическом укладе Данила разбирался. — Много раз перед севом каждое поле пашут, а как годов за десять землица испашется, перестанет родить, так лесок рядом секут, жгут и на пожоге новую пахоту заводят.

— За рекой, на севере каждые три года новины выжигают, — немного подумав, добавил он. — Есть в уезде также старожильческие сёла, на доброй, чёрной земле стоят, токмо те все за обителями святыми да за именитыми служилыми людьми.

О повышении налога или ином каком-нибудь добавочном доходе с сельских поселений, наверно, можно было и не мечтать. Как эти-то подати платят, оставалось совершенно непонятным. Чуть разъяснил ситуацию ставший моим консультантом по экономике Битяговский:

— Окладывают платежом волость али стан, там уж становой прикащик развёрстывает по сёлам с прилегающими деревеньками. Уже внутри мира голова делит, кому чего платить по дворам. Занищает кто — ему сделают плату поменее, а на зажившегося добром — накинут.

Способ стал понятен, он старался не допустить полного разорения земледельца, но и скопить хоть сколько крупную сумму деньжат крестьянину при такой системе оказывалось затруднительно.

Уже к концу первого дня стало ясно, что никаких чудесных открытий экспедиция не принесёт, и я начал раздумывать — не повернуть ли обратно к городу. Как назло, при остановке на ночёвку зарядил противный, мелкий и холодный дождь. В отличие от спутников, спать при такой погоде без крыши над головой мне оказалось непривычно. Сначала я принял предложение Афанасия разместиться в находящемся неподалёку селении из восьми изб, но по ближайшем ознакомлении с ситуацией передумал. Во-первых, для моего спокойного ночлега предполагалось изгнать хозяев с маленькими детьми из единственной жилой комнаты, где вся семья спала на полу, в хлев. Во-вторых, в помещении наличествовало преизрядное количество мух, что лично для меня являлось серьёзной преградой для спокойного ночного отдыха.

Покачав головой на такую капризность княжича, Бакшеев стал организовывать крестьян на порубку ветвей ели и постройку шалаша для ночёвки. В этот момент я, заметив невысокое строение шагах в тридцати от ограды, поинтересовался:

— Там что за постройка?

— Мыленка наша, банька, — первым ответил расторопный хозяин подворья.

— Пустая?

— Вестимо, кто ж тама из людей заживётся, — недоумевал селянин.

— Ну, вот там и лягу спать, — ни минуты не сомневаясь, сообщил я окружению.

— Як же, зело сие опасно, жизни лишиться можно али разума, — забеспокоился Афанасий.

— Кто ж мне повредит, коль рядом вы охраняете, — весело ответил избалованный княжич, приняв поведение старого рязанского воина за шутку.

— Яз в сенях, первым у двери прилягу, можа, на меня кинется, ты, княже Дмитрий, спасёшься, — то ли продолжал шутить, то ли дурачился служилый рязанец.

— И яз в мыльне на ночлег расположусь, — внезапно вступил в беседу всегда молчащий черкес Гушчепсе, неизвестно когда разучивший русский язык. — Наш род от пращуров умеет с дэвами биться, да и мало власти будет у уруского злого духа надо мной, рождённым от корня Сатаней.

— Да что вы за игру начали? — полное непонимание происходящего заставляло меня нервничать. — Кого беречься-то собираетесь?

— Анчутку банного, мохнатого, — шёпотом прошипел Бакшеев, потом, поплевав вокруг себя, несколько раз перекрестился и продолжил уже спокойней: — Ты в его хоромах ночное поприще провесть собрался. Там токмо можно бабам родящим быть, да и то опаскою, караулить их надобно, не смыкая очей.

Направляясь к столь опасному месту ночёвки, рязанец решил узнать, на что способен потомственный воин с потусторонними силами Гушчепсе:

— Ты, друже, бился хоть раз со злыми чародеями?

— Самому не доводилось, отцу помогал два раза. Но те злые волхвы-удды слабые оказались, из них быстро мы колдовскую силу выгнали, — честно признался в слабой профессиональной подготовке молодой черкес. — Жалко, оберегов нет, подмогли бы оне и укрепили.

— Вот мой оберег, — продемонстрировал язычнику нательный крест Афанасий и прибавил: — И тебе таковой завесть надобно, принять святое крещение.

— На родине многие этот знак носят, шоугенги требы под деревьями с таковой тамгой служат, — не возмутился предложением Гушчепсе. — Но у нас разрешено этот знак принимать тем, кто из отроков в мужи перешёл, а для того ратные подвиги совершить надобно. В церковь же у нас старцы ходят, токмо им дозволено с великим Богом — Тга-Шхуо, единым в трёх лицах, говорить.

— Пращуры их были веры христианской греческого извода, — прокомментировал речь о черкесской религии командир малого отряда. — Потомки же веру дединскую подзабыли. Как татары в стародавние времена все степи переняли, так к ним священноучители и перестали ходить. Оттого именем они зовутся христиане, а обрядами — как есть прямые язычники, погаными именуемые, таки же, как черемисы да вогуличи. Но ништо, даст бог, вернутся к вере исконной, не искусятся на соблазны салтана турского, коий их в веру бесерменскую манит.

Ночь практически вся прошла спокойно. Приключений совсем бы не ожидалось, если б только, разбуженный от дёрганья ноги, я смог сохранить тишину. Наглая здоровая крыса пыталась отгрызть кусок моей дорогостоящей обувки — ичига из тонкого персидского сафьяна. Грызуны, особенно крупные, мне не нравились ни в этой жизни, ни в прошлой.

— Пошла прочь, — одновременно с этим криком я постарался посильней наподдать ногой по серому разносчику инфекций.

Крик и шум от метнувшегося зверька разбудили моих спутников.