Константин Радов - Оружейник. Винтовки для Петра Первого

– Не пускать! Они нас утопят. Этот пусть живет, сгодится для допроса.

Приклады и весла лупят по пальцам и по головам, лодка с трудом выбирается из этого супа с человечиной. Вода красна: кровь или отражение пламени? Распоряжаюсь прибавить ходу. Чувствую, что до крюйт-камеры недолго осталось.

Через полчаса наш караван невозбранно проходит мимо догорающих останков: здесь слишком мелко, чтобы корабль затонул, и то, что не разметал взрыв, торчит на фарватере. С обоих берегов стреляют, но скорее для выражения чувств канониров. Траектория слишком крутая, ядро не рикошетирует, а сразу булькает в воду. На две версты имеет смысл вести огонь только при бомбардировке города, по любой другой цели – стоимость сожженного пороха превзойдет нанесенный врагу ущерб. Турецкие галеры прижимаются к береговым батареям Очакова, не осмеливаясь вступить в бой после того, что наблюдали. Вражеские матросы в длинных рубахах еще плавают вокруг, но их мало осталось. Невместно людям, связавшим свою жизнь с морем, тонуть летом, в штиль и в виду берегов. По-моему, они обязаны спастись сами. Если не могут – я не виноват.

Допрос пленного турка показал, что не коварство неприятеля, а вероломство фортуны стало причиной наших бед. «Воин пророка», как назывался корабль, всего-навсего перевозил из столичного арсенала в Очаков тяжелые пушки взамен захваченных нами у руин Кызыкермана: такой груз нельзя поручить какому-нибудь неверному греку на гнилой шаланде. Мехмет-паша (не тот, что командовал на Пруте и был удавлен в ссылке, а его тезоименец, очаковский комендант) воспользовался оказией, чтобы преградить нам путь. Только боль в зашитой щеке не пустила на мое лицо улыбку, когда я узнал, что на момент боя добрая половина груза оставалась в трюме. Теперь шансы турок провести в нынешнюю кампанию хоть одну успешную осаду равнялись нулю.

Позже открылись и другие благоприятные следствия сего похода. Не знаю, облегчило ли это жизнь командору Бэкему, но из керченской эскадры четыре или пять кораблей ушли в Очаков, где и остались. Такое разделение сил было благим знаком и давало нам надежду, хотя слабую, когда-нибудь добиться перевеса в Азовском море.

Выход из днепровского устья стал невозможен – но я заранее знал, что у меня только одна попытка. Невещественным, но важным результатом оказалась рознь, посеянная между крымской знатью и султанским престолом. Майская засуха, вызвавшая неурожай на Украине, еще сильнее поразила Крым, и необходимость кормить пятидесятитысячную турецкую армию рождала ропот среди оголодавших татар. Разорение Гезлева подлило масла в огонь: пошли разговоры, дескать турки нас объели, а защитить от русских не могут. Авторитет хана пошатнулся, его воинственная позиция уже не находила всеобщей поддержки.

Последним делом, совершенным на обратном пути, стало превратившееся в регулярную повинность здешних полков разорение Сечи Запорожской. Правда, большинство изменников вместе с атаманом Гордиенко два года как переселились в Буджак, ближе к Дунаю. Но горстка самых упрямых осталась на Днепре, в низовьях, близ Олешковских песков: они-то и сражались с нами у острова Томаковка. Страдая от воспаления и не ожидая серьезного боя, послал я полковника Юрьева захватывать лодки и жечь брошенные обитателями курени, что он и исполнил с исчерпывающей аккуратностью. После сего, третьего подряд, разорения, Сечь в этих краях более не возобновлялась. В дальнейших кампаниях союзные туркам запорожцы не показали никакого действия.

Пришедши в Каменный Затон, вновь укрепленный (даже лучше прежнего) руками солдат апраксинского корпуса, я нашел там приказ Бутурлина немедленно по получении сего прибыть в Богородицк, где все командование корпуса находилось. Разместив людей в недостроенных мазанковых казармах и поручив их старшему по службе полковнику, вместе с белоцерковскими казаками прошел снизу вверх пороги и явился к генералу с рапортом. Он благосклонно выслушал рассказ о крымских приключениях и повернулся в сторону, где на стульях в уголке скромно сидели незнакомый мне гвардейский офицер и какой-то статский приказного вида.

– Прошу вас, господа.

– Генерал-пленипотенциар-кригс-комиссара Якова Федоровича Долгорукова приказом определено мне, капитану Немирову, и авдитору Жохову ревизовать казенные суммы, отпущенные на провиантское довольствие войск, состоящих в команде бригадира Читтанова. Соблаговолите, господин бригадир, представить отчеты и дать объяснения.

Физиогномия моя представляла, должно быть, весьма живописное зрелище. Черно-синяя опухоль под глазом, как у неудачливого кулачного бойца, еще не исчезла, а только пошла зеленоватыми разводами; щека перевязана платком со спиртовым компрессом, распространяющим аромат винной лавки; и на фоне сего великолепия – глаза деревенского дурачка, которому злые мальчишки дали крепкий пинок по заднице, а сами спрятались. Поскольку, при нерегулярном поступлении денег, приходилось заимствовать на провиант средства от крепостного строительства и возвращать по мере поступления, строительные дела тоже попадали в ревизию. Наконец любезные гости попросили предоставить им опись моего собственного имущества.

На этом я очнулся и с елейной вежливостью предложил уважаемым ревизорам проследовать в мои апартаменты, где подвести итог богатству будет, без сомнения, сподручнее. Озираясь в поисках несуществующего комендантского дома, они прошли за мной в артиллерийские мастерские. Там сторож отворил каморку, где я имел обыкновение спать, находясь в Богородицке. Из-под нар появились матросский сундучок с книгами и ящик со слесарными инструментами.

– Вот. Еще то, что на мне, но не всё. Мундир чужой. Шпага, башмаки и шляпа – тоже, их надо вернуть, когда обзаведусь. Денег нет. Совсем нет, ни копейки. Питаюсь из солдатского котла; если сие не по указу – запишите. Да, еще есть деревня, жалованная государем, только с нее дохода никакого: и так мужики с голоду пухнут.

Гости мои заскучали, даже раздумали делать опись, не утратив, однако, рвения в поисках злоупотреблений. Проверка денежных счетов и расписок затянулась на месяцы, до зимы. Впоследствии мне передали одну их беседу с Бутурлиным, из которой Иван Иванович не делал секрета:

– Именно это и подозрительно, господин генерал-майор! Если человек показывает столь мало имущества, совершенно очевидно, что он заранее думал о возможности разоблачения и конфискации и принял свои меры, кои могут быть многообразны – от закапывания денег в землю до передачи доверенному лицу или отсылки за границу…

– Хоть ты и авдитор, а дурак. Совсем людей не знаешь. Этот итальянец, он только до чинов жадный. Везде суется, мельтешит перед государем – видно, что метит в генералы. А деньги ему – тьфу! Как приплыл из-за моря голодранцем, таким и остался. Скажи-ка лучше, кто князю Якову Федоровичу на мою дивизию поклеп возвел?