Александр Громов - Исландская карта. Русский аркан

«Но кто говорит о шутках? — спросил себя Царапко. — Нет, ваше превосходительство, шутить с вами я не стану, даже не надейтесь. Тут дело нешуточное».

Далее путь Акакия Фразибуловича лежал через Большой Палашевский и Сытинский переулки на Большую Бронную. Здесь Царапко остановил возницу, приказав ждать, и скрылся во дворе безобразного на вид доходного дома. Быстро пройдя два двора, он уверенно направился к черному подъезду большого шестиэтажного здания, быстро оглянулся напоследок и исчез за дверью.

Через минуту дверь обыкновенной наемной квартиры на шестом этаже открылась на условный стук и впустила гостя. Встретил его молодой белобрысый человек с золотой фиксой и невинными голубыми глазами — бывший вор Семен Тужилин по кличке Тузик, поклявшийся на следствии начать новую жизнь и уже полгода работавший на Царапко в благодарность за избавление от каторги. Дело там было скверное — с убийством. Убедившись, однако, что Тузик лишь взломал замок, получив за работу десятку, а в квартиру даже не входил, но главное, убедившись в неудержимой тяге подследственного ко всяческим механизмам, не обязательно замковым, Царапко сумел выгородить полезного человека. Само собой, не даром.

Поначалу Сеня Тузик ужасно переживал, что служить ему приходится в легавых, и твердил, что дружки его обязательно на нож поставят, но мало-помалу победил свои нервические порывы. Служил он внештатно. Царапко приплачивал ему аккордно из скудных неподотчетных сумм, а иногда из собственного жалованья, если дело того стоило. Со временем, отнюдь не скоро, он намеревался представить Тузика на классный чин.

— Ну как? — только и спросил Акакий Фразибулович, нетерпеливо притоптывая, пока Сеня затворял за ним дверь. — Много записал?

Тузик молча указал на продолговатый ящик. В нем, сберегаемые от летней жары льдом, набитым в двойные стенки, вертикально стояли в специальных гнездах восковые валики для фонографа с наклейками по торцам. Абракадабра на наклейках напоминала загадочные иероглифы из египетских гробниц.

Ежедневно доставляемый лед создавал в прихожей чудесную прохладу. В гостиной было жарче — чересчур твердый воск не годен для фонографирования. А еще в ней было темно и почти отсутствовала мебель. Два кресла, маленький столик — и все. Не считать же мебелью громоздкий деревянный агрегат, с помощью которого нацеливалась куда надо висящая на блоках предлинная фибровая труба, соединенная со стальной иглой фонографа!

Не сносить бы Царапко головы, если бы в сыскной полиции дознались, куда подевался якобы неисправный фонограф и для каких целей на самом деле снята квартира на углу Большой Бронной и Богословского!

Прекрасно понимая всю опасность игры, Акакий Фразибулович понимал и другое: выбора у него нет. Это и стало решающим аргументом в пользу спасения Сеньки Тузика от участи каторжника, но Сенька о том не знал. Преданных людей много, но кто осмелится пойти против обер-полицмейстера и не выдаст? Уж скорее это сделает бывший вор Семен Тужилин, нежели молодой чиновник с незапятнанной биографией и честными карьерными видами.

Уже несколько дней Тузик не выходил из нанятой квартиры, наблюдая в мощную оптику за окнами обер-полицмейстерского особняка, фиксировал прибытие каждого посетителя и в зависимости от его личности включал или не включал звукозапись. Несмотря на открытое окно, никто не мог проникнуть взором внутрь комнаты. Луч света гас в ней. Газовые рожки никогда не зажигались. Стены, обитые черным фетром, поглощали и свет, и звук, мешая гулять вредному эху. Тузик лично вычернил печной сажей коническую трубу прибора и острил, что осталось вымазать ваксой потолок под беззвездную ночь, а физиономию фонограф-оператора — под арапа из африканской Сенегамбии.

— Результат? — вопросил Царапко.

— Есть результат, — бесцветным голосом проговорил Сенька.

Сегодня он был не в себе — не лыбился и не сверкал фиксой. Сам же и предъявил причину скорби:

— Конец, стало быть, Хитровке…

— Давно пора, — безжалостно прокомментировал Царапко. — Не согласен?

— Нет.

— Почему?

— Все равно толку не будет. Не Хитров рынок, так Сухарев или Тишинский. А мало, что ли, малин в Марьиной роще? А Сокольники взять, там — у-у!.. На Сретенке притоны есть…

— Это ты МНЕ будешь объяснять, где в Москве притоны есть? — с веселым изумлением вопросил Царапко.

Тузик набычился.

— А чего такого? Надо будет — и объясню. Думаете, все в Москве знаете? Всех не пожжете, не передушите, даже и не надейтесь. А сколь в ночлежках на Хитровке живет калик да убогих, о том его превосходительство подумали? Фартовые уйдут и где ни то заново обустроятся, а жалкого люда сгорит — ой-ой…

— Молчи, — одернул его Акакий Фразибулович.

— Только и слышу от вас: молчи да молчи. Я на Хитровке одну старуху знаю, она который год лежит пастеризованная…

— Парализованная, ты хотел сказать?

— Один черт, неподвижная, как колода. За ней дочка ходит, уличная. Не станет Хитровки — куда девать старуху?

— В богоугодное заведение. Не морочь мне голову, я не о том тебя спрашиваю. Запись есть?

— А как же. Крайний валик слева. Конфедерация между его превосходительством господином обер-полицмейстером и полицмейстером Сазановым. Продолжительность: шесть минут двадцать две секунды. Место: кабинет его превосходительства. В особые условия записано: занавеска на окне кабинета, раскаты грома от прошедшей мимо грозовой тучи и ворона на карнизе. Каркала, сволочь.

Царапко кивнул, а на «конфедерацию» улыбнулся. Видимо, Сеня Тузик имел в виду конфиденцию. Вне хитровских притонов бывший взломщик быстро цивилизовывался, без страха и стеснения наобум забредая в неведомые дебри науки и культуры. Длинные и сложные для произношения термины зазубривал наизусть, а воровской феней стал брезговать. Он изучал все науки подряд, но каждую с поверхности и, похоже, лишь для того, чтобы щегольнуть в разговоре перлом вроде «грецкий философ Планктон», «теодолит кальция» или «паровой катертер», и путал предестинацию [3] Доктрина о предопределении. с престидижитаторством, считая то и другое чем-то вроде проституции, но только на аглицкий манер.

— Кстати. С чего ты взял, что замышляется пожар? — прищурился Акакий Фразибулович.

— Ну а как же… Сам слышал, как их превосходительство… Выжечь, грят, клоповник. Так и сказали. А еще держать операцию в тайне от всех, особливо от пристава Мясницкой части, чтобы тот не упредил хитровских паханов… Чего ж тут не понять?

— А, ну-ну… — Объяснять Сене Тузику, что от фигуры речи до намерения спалить часть города дистанция огромного размера, Царапко не стал. Официально он до сих пор не был посвящен в замысел полицейской операции, но из личных источников информации твердо знал, что ни о каком поджоге Хитровки Чомгин не помышляет. На самом деле с ведома и полного одобрения генерал-губернатора планировалась масштабная операция по выселению целого квартала с последующим сносом зданий и новой застройкой освободившейся земли. Владельцев хитровской недвижимости радением Чомгина удалось прижать, и городская казна не разорилась на покупке. Более того, от продажи в частные руки городского участка, освобожденного от хитровских трущоб, ожидалась хорошая прибыль. И никаких погорельцев, никаких пепелищ.