Александр Громов - Исландская карта. Русский аркан

Случилось это семнадцатого июля в аккурат на полпути к Сандвичевым островам, когда вахтенный начальник заметил изменившийся цвет морской воды и доложил о том старшему офицеру. Враницкий доложил Пыхачеву. Уменьшили ход, а потом и вовсе застопорились, чтобы измерить глубину. Лот нашел дно на восемнадцати саженях.

— Сколько-сколько? — не верил пытливый Канчеялов, протискиваясь сквозь толпу любопытствующих.

— Извольте убедиться. Ровно восемнадцать.

— Надо думать, мы нашли неизвестное прежде поднятие на Срединно-атлантической мели, — прокомментировал Фаленберг. — Полагаю, здесь могут быть и более мелкие места.

— Поразительно! — сказал Враницкому Пыхачев. — Держите малый ход, Павел Васильевич. Неровен час на мель сядем.

— Слушаюсь.

— И почаще измеряйте глубину.

Но уже спустя четверть часа лот показал глубину свыше ста саженей, а вскоре не нашел дна. Минут через десять море вновь резко обмелело.

— Под нами горы, — заметил Враницкий.

И без замеров было видно, как густая синь ленивых волн сменяется вдруг обширным пятном зеленоватой воды. Кинув за борт кошку, боцман Зорич вытащил пук водорослей с верхушки подводной горы.

Меньше восемнадцати сажен глубины, однако, нигде не нашли, и Батеньков объявил:

— Что ж, господа, наше открытие имеет научное значение и только-с. Значение его для судовождения крайне невелико-с.

С ним согласились. Кто-то из лейтенантов вспомнил мифическу. Атлантиду, кто-то из мичманов — фантастическую Химерику. Батеньков посетовал, что у России до сих пор нет хорошего гидрографического судна — посылать бы его в эти воды сезонов пять подряд, составить бы хорошую карту этой подводной горной страны…

— Разве она не составлена? — с недоверием спросил Корнилович.

— Кем?

— Ну хотя бы англичанами.

— Что составлено англичанами, о том мы достоверно знать не можем. На английских картах торгового флота обозначено большое поднятие дна к норду от нас. Тот район считается небезопасным для мореплавания. Два года назад французская экспедиция нанесла на карту обширный район мелей и подводных рифов к зюйд-осту от нас. Теперь вот мы… Нет, господа, тут работы еще на несколько лет. Дело того стоит. Представьте-ка себе вершину скалистой горы, притопленную аршин на пять, этакий острый зуб… Пока такой не обнаружен, но ведь все может быть. Удар, пробоина — и мы тонем на мелком месте в трех тысячах миль от ближайшей суши. Ну не обидно?

— Не то слово.

— А ведь верно — затонувший материк.

— То ли затонувший, то ли никогда и не выныривавший.

— Бог с ним, — махнул рукой Пыхачев. — Павел Васильевич, распорядитесь прибавить оборотов. Курс двести шестьдесят.

Из полосатой трубы гуще повалил дым, забурлила за кормой вода. То здесь, то там медленно проплывали мимо и уходили вдаль зеленоватые пятна — вершины подводных гор. Лейтенант Гжатский, сходивший к себе в каюту за фотографическим аппаратом, сделал наудачу несколько снимков, недовольно качая головой, — понимал, что на фотопластинке отпечатается заурядный морской пейзаж.

Старший офицер заорал на любопытных матросов, высыпавших наверх поглазеть на разноцветную воду. Бардак! Вахтенные, по местам стоять! Подвахтенные, в распоряжение боцмана! Где боцман? Остальным разгильдяям отдыхать, чтоб вас так и этак…

Не любивший ругани Пыхачев поморщился — и совсем ушел, когда вынырнувший откуда-то квадратный Зорич стал переводить распоряжения Враницкого в более популярную форму. Особым разнообразием лексикона боцман не блистал — брал горлом, изрыгая матерные проклятия мощнейшими, хотя и несколько сиплыми басовыми раскатами, и временами подбадривал нерадивого тычком пудового кулака. Собравшийся было сойти вниз отец Варфоломей остановился, прислушиваясь. В глазах священника заиграли озорные огоньки — должно быть, батюшка припомнил детство, прошедшее в каком-нибудь малом городке, где подобный раскатам грома рев полицейского урядника, а то и самого станового пристава, служит местной достопримечательностью не из последних.

— Смотрите! — ахнул вдруг кто-то.

Глаза отца Варфоломея остекленели. В обширной бороде открылся провал рта. Священник попятился, хватаясь за наперсный крест.

На миг воцарилось общее молчание.

— Господи! — ахнул Батеньков.

Быстро догоняя корвет, с востока шла громадная волна. Не встречая препятствий, она надвигалась бесшумно — гладкий сине-зеленый вал семисаженной высоты, протянувшийся от горизонта до горизонта. Проносясь над мелями, волна росла, и гребень ее норовил угрожающе загнуться. Все происходило в тишине. Чудовище подкрадывалось на мягких лапах.

Враницкий со всех ног бросился к рубке.

— Самый полный вперед!

— Есть, — Фаленберг, вахтенный начальник, перевел ручку машинного телеграфа со среднего на полный, а затем на самый полный. — Прикажете к повороту?

— Нет, — отрезал Враницкий. — Не успеем.

— Но…

— Молчите. Знаю.

Содрогаясь, «Победослав» увеличивал ход. Сориентировавшиеся офицеры и Зорич гнали вниз всех, кто не был нужен наверху.

Взглянув на накатывающийся вал, Фаленберг понял нехитрый замысел Враницкого. Повернуть, чтобы стать носом к волне, корвет не успеет. Вал придется принимать кормой; при этом скорость корвета пойдет ему во вред. Это риск, большой риск. Зато выгадываются несколько лишних секунд, может быть, четверть минуты, чтобы все, кто может, укрылись в чреве судна, а оставшиеся наверху закрепились.

«Либо всем жить, либо вместе тонуть», — подумал Фаленберг и, сняв фуражку, перекрестился.

Он не удивился решению старшего офицера, рискнувшего жизнью не кого-нибудь, а самого цесаревича. В начале похода Враницкий бы так, вероятно, не поступил. Но как можно теперь принимать решение, обрекающее нескольких моряков на вероятную гибель ради помятого императорского сыночка, пьяно храпящего сейчас у себя в каюте? Власти — хватит. Не хватит сил смотреть после этого людям в глаза.

— Живее! Шевелись! — кричали на палубе.

Несколько матросов полезли на ванты. Фаленберг видел, как немолодой кондуктор сноровисто привязывал себя к мачте. В рубку влетел Враницкий, хлопнул дверью.

— Сейчас начнется… Так держать! — Рулевому.

«Полный назад? — подумал Фаленберг. — Нет, поздно, толку не будет…» Он скосил глаза. Вал был рядом. Время как будто остановилось. Казалось, вал догоняет и не может догнать корвет, как Ахиллес черепаху. Но вот горизонт пополз вверх — стало быть, начала приподниматься корма. Потемнело. «Держись, братцы!» — закричал матрос на вантах.

И вал надвинулся. «Победослав» тяжко заскрипел всем корпусом и клюнул носом. Бушприт ушел под воду. На задирающуюся все выше корму лезла водяная гора. Став наклонно, корвет заскользил вниз. Ствол кормовой пушки задрался высоко в небо, как бы в намерении достать противника бомбой с небывалой еще дистанции.