Владимир Мащенко - Играй победу! Путь Империи

– Ну что, орел, не осилил? А почему? А потому, что гимнастику делать надо каждый день в зной и мороз, в тюрьме и на воле. А кисть руки постоянно упражнять: сжал-разжал кулак, сжал-разжал. Зато потом от твоей сабли германские уланы раздваиваться начнут: ноги в седле, а туловище – на земле. Так-то!

Ну, да ладно. Надо подумать, как к тебя к делу пристроить. Станислав Станиславович! Подойди-ка! – позвал командир одного из чистивших лошадей «косиньеров».

– Вот, знакомьтесь. Это – товарищ Казимеж Рокоссовский, варшавянин. А это – Станислав Пестковский, командир отрядного резерва, где мы учим новоприбывших верховой езде, обращению с оружием и прочим военным азам. Прошу, как говорится, любить и жаловать! А ты, Станислав, прими этого орла под свое крыло, выдай оружие посерьезнее его пятизарядной сморкалки и в первом же немецком имении реквизируй парню коня с седлом и сбруей. Да не забудь – пятую часть цены лошади хозяевам марками выдай, а на остальное расписку. А то знаю я вас!

– Зачем обижаешь, командир…

– Не обижаю, а шутю! Ну, ступайте!

С тех пор прошло десять дней, а главное – две стычки с германскими солдатами, расквартированными с начала восстания по многим крупным фольваркам немецких поселенцев. Во дворе именно такого фольварка и сидел Казимир, пытаясь втолковать пленному солдату, что никто того расстреливать не намерен. Благо солдат попался из местных и по-польски худо-бедно, но понимал.

– Ну сам посуди, Никиш, зачем нам тебя убивать? Ты ни в кого не стрелял, сам оружие бросил, руки поднял, когда мы ночью ворвались. Здешних поляков-батраков не обижал, имущество их не трогал.

– А как же лейтенант Фельгибель? – кивнул немец на торчащие из-за угла коровника скрюченные ноги в лакированных офицерских сапогах.

– А что лейтенант? Во-первых, его просто лошадь стоптала, когда он с люгером своим по двору метался. А во-вторых, сам подумай, кто он, а кто ты.

– Оба немцы…

– Только и того, что немцы. А так, ты – сын рабочего, я – тоже рабочий, командир наш агрономом был, большинство наших – простые крестьяне. А Фельгибель твой – из потомственных дворян, все его предки над твоими предками пановали, их трудом себе богатства добывали. Вот, скажем, если бы сюда, в Польшу, такие вот рыцари-дворяне не полезли – разве не могли бы простые поляки с трудящимися немцами в мире жить?

– Могли бы. Мы бы, как и прежде, у себя жили, а вы, поляки – у себя. Рабочему человеку много не надо: дом, да работа, да семья хорошая.

– Вот! Верно понял!

– Но ведь сейчас поляки убивают немцев – и здесь, и в Остеррейхе?

– Не все и не везде. Вот если бы, к примеру, сюда пришли отряды Минкевича, то верно – скорее всего всех немцев в фольварке перебили б и пожгли здесь все. Бандиты настоящие! Жолнежи Довбор-Мусницкого – те дисциплину понимают, недаром их воевода – настоящий генерал, держит в кулаке. Но и они бы, вероятно, после освобождения Польши всех немцев повысылали. А мы, «косиньеры», говорим – нет вражды между трудящимися Польши, на каком бы языке они ни говорили! Вместе должны мы бороться с разжиревшими на нашем поте и нашей крови пауками-фабрикантами и помещиками! Но для этого следует возродить единую Польшу, разорванную жадными до чужих земель монархами.

– Говорите – монархи жадные. А как же без кайзера жить можно? Нельзя. Вот я слышал, что в Остеррейхе повстанцы открыто говорят – хотим круля!

– Это ты про довборчиков слышал. Довбор-Мусницкий – генерал царский, к самодержавию привык и сам хочет в Кракове короноваться. И знамена у них, как красный крест с белыми углами между лучей, а в центре – коронованный орел Ягеллонов. У минкевчиков – просто флаги двуцветные. А у нас, «косиньеров», прапор красный, а в центре – орлица Пястов – без короны, но со скрещенными косой и молотом в лапах. Это значит, что возрожденная Польша должна опираться на братский союз крестьян и рабочих.

– Не понимаю. «Пястов» – что такое? И как можно: герб – и без короны?

– Ну ты темный, как совесть тирана! Пяст – это был первый польский князь, кениг – по-вашему. Между прочим – сперва простым крестьянином был, землю пахал и колеса на продажу делал. А короны нам не надо – новая Польша должна стать республикой!

– Это как Швейцария?

– Посмотрим. Может, будет как Швейцария, может быть – как Североамериканские Штаты, может – еще как-нибудь. Но что Польша будет свободной – это точно!

20 июня 1913 года по европейскому стилю полковник Андрей Павлович Кольцов, покончив со служебными делами, для решения которых вот уже почти полгода колесил по Североамериканским Соединенным Штатам и Европе, наконец-то возвращался домой, в Россию. Позади остались показательные десантирования и аэробомбардировка мишеней на полигонах Салоник и Вест-Пойнта, томительные разъяснения коннектикутским инженерам-оружейникам выявленных в дни минувшей войны недостатков пулеметов Максима под русский патрон в три линии и заказ дикого количества модифицированных автоматических пистолетов «Зверобой» и «кольт» для формируемых частей особого назначения, переговоры в оффисах Опеля и Даймлера о поставке в Россию в течение двух лет еще двух тысяч полутонных грузовых авто и семисот тракторов. Теперь же, покончив с последним поручением, касающимся заказа на изготовление в швейцарском Нейгаузене двух тысяч облегченных алюминиевых коробов для спускаемого приспособления Котельникова, ставшего широко известным после победного Чаталжийского сражения и уже получившего прозвище «parapluie russe» («русский зонтик»), Кольцов подходил к зданию Шафгаузенского банхофа, чтобы наконец-то сесть в поезд, следующий через Германию в Санкт-Петербург.

Путь предстоял долгий, попутчиков-сослуживцев у него не было, ибо последние господа офицеры и урядники, демонстрировавшие перед иностранцами технику прыжков и метания бомб, стрел и гранат с аэропланов, по окончании своей командировки еще в апреле покинули Андрея Павловича и отбыли в столицу Российской империи морским путем напрямую из Нью-Йорка. Кольцову же пришлось воленс-ноленс исколесить на обратном пути чуть ли не половину старушки Европы. Служба-с!

Потому не было ничего необычного в том, что в пристанционном магазинчике Кольцов приобрел весьма внушительную кипу свежих и вчерашних газет на трех языках, дабы чтением скрасить вагонную скуку. Помимо собственно швейцарских в пачке оказались хоть и не утренние, но все же относительно свежие британские и германские газеты.

Как всегда с точностью лучших швейцарских хронометров состав подкатил к перрону. Непривычно лишенные классификационной желтой, синей и зеленой окраски красные вагончики с дверьми полудюжины купе, открывающимися прямо наружу, мягко качнулись при остановке, залязгали буфера, прибывшие пассажиры мелкими группами и в одиночку покинули состав, направляясь к одной вокзальной двери, в то время как через соседнюю строгие железнодорожники в черных мундирах с вежливыми кивками пропускали господ отъезжающих, не забывая, однако же, споро клацать компостерами, просекая билетные картонки.