Анатолий Матвиенко - На службе зла. Вызываю огонь на себя

Через день после взрыва Шауфенбах вторично посетил дом Кшесинской. На его рыбьем лице не дрогнул ни один мускул, когда питомцы Никольского досмотрели визитера на предмет ношения оружия. В кабинете Ульянова, кроме хозяина, находились бывший жандармский генерал и ранее не попадавший в поле зрения марсианина субъект с худым аристократическим лицом и узкой клиновидной бородкой.

После краткого и достаточно сухого приветствия на стол большевистского вождя легла копия документа контрразведки о выяснении личности бомбиста. Автором теракта оказался член Петроградской организации партии социалистов-революционеров Моисей Векслер. При трупе не нашлось никаких документов, но уцелевшее при взрыве лицо экстремиста хорошо знакомо по старым архивам охранки.

— Все-таки эсеры, — Ульянов вышел из-за стола и подошел к окну, проигнорировав осуждающий взгляд Никольского, опасавшегося выстрела с улицы. — Мы заседаем с ними в Петросовете, готовим Всероссийский съезд Советов. Эти иудушки нас так, из-за угла. Как Романовых и царских генералов. Архивозмутительно!

— Товарищи, ЦК ПСР открещивается от санкции на акцию. Да она и не похожа на дореволюционные. Сейчас бомбист действовал в одиночку, раньше их было не меньше двух-трех на случай, если первый промажет, — рассудил Никольский. — Формально ЦК не у дел. Акция вроде как частная.

— Частная, Владимир Павлович? Прикажете так и объяснить семье погибшего питерского большевика, стоявшего за Векслером? И что руководство партии накануне съезда Советов останется без меня или без Свердлова из-за того, что эсеровские акции идут без благословления их центрального органа? Товарищ Александер, вы тоже так считаете? — разозлившийся пролетарский вождь сыпал вопросами как из пулемета.

— Нет, Владимир Ильич. Вы превратно поняли товарища Никольского. Если эсеры считают себя управомоченными на личную вендетту, большевики не должны подставлять вторую щеку.

— А должны ответить действием, — поддержал незнакомец.

— Кстати, товарищ Шауфенбах, познакомьтесь с нашим московским другом Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, — Ленин указал на незнакомца. — Товарищ Дзержинский возглавил социал-демократов Царства Польского и Литвы, вместе с ними влился в партию большевиков. Он считает — эсеровские прислужники буржуазии заслуживают такой же кары, что и царские сатрапы.

Марсианин посмотрел на Никольского, как раз подходящего под определение «сатрапа», и уточнил:

— Частная акция возмущенных сторонников большевистской партии не может осуществляться вашей личной службой безопасности, Владимир Ильич.

— Но я никогда не появлялся на людях рядом с товарищем Лениным. Так, консультант по охране при ЦК РСДРП(б), — вылез Владимир Павлович. — Вполне могу позволить себе личную инициативу.

— А ваша семья, товарищ Никольский? Я хорошо знаю эсеров, они фанатики насилия. Если перейдем черту, то и они не остановятся.

— Не волнуйтесь, товарищ Ульянов, и спасибо за заботу. Жена и дочери далеко за границей, прямой переписки с ними нет из-за угрозы со стороны ЧСК.

— Тогда предлагаю разовую акцию, товарищи. Феликс Эдмундович, вас в Петрограде мало кто знает, это архиважно. Прошу вас о помощи Владимиру Павловичу.

Дзержинский с сомнением глянул на Никольского. Идти на такое дело с незнакомым человеком опасно.

— Сделаю, Владимир Ильич. Я привлеку двух товарищей, известных по варшавскому подполью. Кого вы желаете ликвидировать? Керенского? Чернова?

— Со временем, Владимир Ильич, уберем всех предателей революции, — вмешался Шауфенбах. — Но еще не время. Я помогу товарищам Дзержинскому и Никольскому правильно выбрать цели. Важно не ликвидировать эсеров — их слишком много для уничтожения в короткий срок — а гарантировать, что они не продолжат теракты.

— Именно! — поддакнул Ульянов.

— Пусть ЦК ПСР не санкционировал взрыв. Но главы правых эсеров должны унять раздутую ими антибольшевистскую истерию, спровоцировавшую Векслера. Посему с вами, Владимир Ильич, прощаюсь, а товарищей Дзержинского и Никольского после обеда жду у себя на разработку плана.

— Верной дорогой идете, товарищи! Мировой пролетариат этого не забудет!

В активе Ленина имелось множество подобных пустопорожних фраз. Главное — произнести их в конце разговора, даже не спора, всем показывая, что последнее слово за вождем.

По пути к набережной Фонтанки в машине Шауфенбаха поляк недовольно оглядывался. По традиции, сложившейся после Февраля, большевики и левые эсеры держались Петроградской и Выборгской стороны — островов справа от главного фарватера Невы. Левый берег с Зимним дворцом и Невским проспектом, наоборот, считался территорией буржуазных партий и умеренных социал-демократов.

— Вы, господин Никольский, жандарм?

— Так точно, товарищ Дзержинский, — обращение «товарищ» генерал выделил голосом. — Как и вы, полагаю, не из рабоче-крестьянской семьи.

— Из дворян. Но я с девятьсот пятого года в революции, боролся с царским режимом, жандармами и охранкой. В тюрьме сидел. А вы — жандарм. Вы подобных мне на каторги и в тюрьмы отправляли.

— Смиритесь, Феликс Эдмундович. Раньше и я был таким, знаете ли, непримиримым. Считал революционеров, а конкретно эсеров воплощением зла, императора — опорой России. После Февраля все смешалось. За три месяца пришлось повзрослеть. Трудно меняться на пятом десятке, да-с. Большевики возьмут власть, я прилагаю к этому максимум усилий. Тогда окажется вдруг, что в России далеко не каждый до окончательной победы революции был коммунистом, боролся с жандармами, Временным правительством и обожал большевиков. Образованные люди, как мы с вами, товарищ, сплошь из дворян, небольшая часть из мещан, но никого из пролетариев. И без образованных не обойтись. Ваше героическое прошлое, бесспорно, похвально. Да только и Векслер был революционером с большим стажем, и отсидел не меньше вашего. Стало быть, гораздо важнее, насколько человек сейчас ценен для революции, а не момент, когда он переметнулся из класса эксплуататоров к большевикам.

Дзержинский смолчал. Он понимал логику привлечения на свою сторону выходцев из самых разных социальных групп. Но в своем спутнике спинным мозгом чувствовал врага, исконного, застарелого, не меняющегося в угоду обстоятельствам. Лишь когда впереди показались двери доходного дома, где обосновался Шауфенбах, поляк зло заметил:

— Тем не менее в социалистов-революционеров вы будете стрелять гораздо охотнее, чем в бывших сослуживцев по жандармскому корпусу. При случае столь же решительно выстрелите в большевиков.

— Зря вы, товарищ, — ответил Никольский, внутри себя соглашаясь с глубинной правотой Дзержинского. — Террористы, бросающие бомбу в толпе и обрекающие на смерть случайных прохожих, — абсолютное зло, бороться с ними можно лишь как с дикими хищниками: отстрелом или уничтожением лесов их проживания. Большевики — единственные, кто может сохранить единство России и обеспечить будущее ее народа. Поэтому если для их защиты мне придется убивать бывших царских офицеров — никуда не денусь. Да, бомбистов уничтожать морально легче. Но для всех ямка роется на два метра. Удовлетворены?