Александр Лысёв - «Поворот все вдруг!». Укрощение Цусимы

Царь, жестом остановив всех на своих местах, вошел вслед за старцем. Один. Для описания своего состояния тогда Николай так и не смог найти подходящих слов. Не находит он их и сейчас… С выездом из Сарова задержались на четыре часа. Торжественные мероприятия закончили без участия императора. Выйдя на закате из подворья, Николай приказал кортежу ехать на платформу. Царский поезд полным ходом проследовал на север. 19 июля уже были в Москве, а на следующий день в Петербурге…

На сегодняшний вечер оставалось сделать лишь несколько распоряжений. Николай дал их лично генерал-лейтенанту Мосолову, начальнику канцелярии Министерства императорского двора. Еще возвращаясь с прогулки, Николай уже знал, что сегодня же уедет из столицы вновь. Пусть семья отдыхает в Царском Селе. Он им телеграфирует. А сегодня пока не поздно – уехать в Гатчину.

В девять вечера в Александровской еще было светло. От императорского поезда отцепили половину вагонов. Со стороны города надвигалась гроза. Николая ждал экипаж. Вокруг гарцевал конвой. Царь докурил на перроне папиросу. Последнюю из второй за сегодня коробки. Да, Аликс он телеграфирует завтра. Пусть отдохнет с детьми несколько дней.

Николай вернулся в свой салон-вагон. Через четверть часа поезд, слегка дернувшись, медленно выплывал со станции Александровская. У перрона остался стоять пустой экипаж.

В Гатчине оказались задолго до одиннадцати. Императорский поезд прибыл неожиданно, ломая все давно устоявшиеся церемониалы. На лицах немногих встречающих чинов в сей неурочный час запечатлелись недоумение и тревога. Все это резко контрастировало с обычной обстоятельной манерой проведения всех придворных поездок и мероприятий, установившейся в текущее царствование. Только гвардейцы конвоя были спокойны и невозмутимы.

Николай вышел, коротко поздоровался с присутствующими. Вместо приготовленного экипажа приказал подать себе коня. Легко вспрыгнул в седло. Поглядел в северном направлении. По-видимому, гроза уже шла над Александровской. Небо на горизонте беззвучно прочерчивали яркие всполохи.

Смеркалось. Подъезжали к Гатчинскому дворцу. Голова конвоя уже заворачивала к парадному подъезду, когда царь вдруг неожиданно дал шпоры коню, пустив его галопом по парку. Повинуясь короткому жесту начальника конвоя, его чины веером рассыпались вслед за императором, поскакали на незначительном отдалении.

Николай гнал коня по знакомым с детства павловским охотничьим просекам. Слева и справа параллельными тропинками неслись конвойцы, не опережая царя, но и не отставая. Николай поддал еще и без того бешено несущемуся жеребцу, забирая в дальнюю, самую глухую и дикую часть парка. Усмотрев издалека просвет между деревьями, натянул поводья. Поднял коня на дыбы, перепрыгивая через упавшую сосну. Продрался сквозь бурелом, потерял фуражку. Выехал на небольшую поляну, окруженную со всех сторон деревьями. Остановился, переводя дыхание.

«Господи, ну почему мне? – проносилось в голове. – Ведь отцу было бы сейчас всего пятьдесят восемь, не так уж и много… Да и до сего момента ведь все было вроде хорошо. Могло бы и дальше…»

Николай вытер ладонью взмокшее лицо. Перед глазами в который раз опять встал Саров, монастырь, услышанное…

Пошарил по карманам в поисках папирос. Папирос не было. Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.

«Все хорошо, все, – почти прошептал, шевеля губами. – Так надо».

«Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…» – Слова молитвы падали каплями умиротворения…

Хрустнула ветка. Царь обернулся. На поляну въехал офицер конвоя. Спешился, подошел, протягивая потерянную Николаем фуражку:

– Ваше Величество…

Николай надел фуражку, пристегнул подбородочный ремень. На поляну въехало еще несколько человек. Царь обвел их спокойным взглядом. Потом еще раз вытер ладонью лицо. Оно было все мокрое. Сверху беззвучно уже несколько минут капали крупные капли докатившейся до Гатчины грозы.

– Все, братцы. Спасибо. Домой, домой…

Июльским вечером, когда на улице было особенно душно, в квартиру на Гороховой к Сергею Платоновичу Ключевскому позвонили. Собиравшаяся уже уходить горничная вернулась из прихожей обратно. Постучалась в дверь кабинета.

– Да-да!

– Сергей Платонович, к вам визитер. Представился господином Выриным.

Ключевский нашарил ногами под письменным столом тапки. Поднялся, запахивая полы халата. Отхлебнул из стакана в серебряном подстаканнике глоток остывшего чая.

После того как он утром сошел с борта «Валахии», весь сегодняшний день Сергей Платонович провел в трудах и заботах. Пришлось сделать несколько визитов в некоторые учреждения и разным лицам. Почти полуторагодовое отсутствие в столице – дело не шуточное! Под вечер он смертельно устал. Однако, услышав фамилию Вырина, бодро вышел в коридор:

– Ступайте, Глаша. Завтра как обычно.

Горничная изобразила книксен и юркнула между господами в незатворенную входную дверь. Ключевский прошагал до конца коридора, захлопнул дверь и несколько раз провернул ключ в замке. Повернулся к гостю:

– Здравствуйте, Афанасий Николаевич.

Вырин протянул руку, потряс протянутую в ответ ладонь Ключевского:

– Здравствуй, Сережа. Рад тебя видеть.

Ключевский распахнул двери в гостиную:

– Проходите, Афанасий Николаевич.

Пока Вырин располагался, хозяин достал бутылку коньяка. Легонько потряс ей в воздухе:

– Полуторалетнюю выдержку гарантирую точно…

Проговорили долго. За окном стало темнеть. Как-то уж слишком резко.

Вырин оперся о подоконник:

– Гроза собирается.

Прошелся по комнате. Еще раз покосился на стоящий рядом с коньячной бутылкой прямо на столе саквояж. Посмотрел на Ключевского:

– Слушай, а ты что, и вправду бабочек с Новой Гвинеи привез?

Ключевский усмехнулся:

– Было дело. Только чуть северо-западнее.

– Когда ж ты успел, милый человек?

– Выпадало время между нашими заботами. Там кроме бабочек еще кое-что интересное водится. Сдал сегодня экспонаты на хранение при Академии наук. Там своя специфика, особые условия хранения нужны…

По всему было видать, что Сергей Платонович готов пуститься в подробные разъяснения об объектах своей научной деятельности. Вырин недоуменно потряс головой:

– Погоди, погоди. Так твои сундуки, что ты сегодня в Академию привез, и вправду научную ценность представляют?

– Обижаете, Афанасий Николаевич. – Ключевский откинулся в кресле и даже, как показалось Вырину, досадливо оттопырил губу. – Мне, между прочим, диссертацию писать предлагали. Может, и напишу… на старости лет.

– То-то я смотрю, ты первым делом в Академию поехал.

– Ну не в Адмиралтейство же у всех на виду, – ухмыльнулся в бороду Ключевский.