Алексей Рюриков - В БЕЗДНЕ ВРЕМЕН. ИГРА НА ОПЕРЕЖЕНИЕ

«Сначала, значит, уплываю куда-то, потом ругаю, на чем свет стоит, старушку Европу, а потом хочу сбежать оттуда… я задумывал нечто, скорее, обратное».

Гумилев поменял местами строфы, разбил на части…

«Сначала болезнь, затем исцеление, - довольно подумал он, откидываясь на спинку стула. - И сразу все становится осмысленно:

Пусть не корабль, поезд, но в ближайшие дни с Францией мы попрощаемся. А там, глядишь, и за город выберусь, в лес».

Полковник не знал, что, вернувшись в посольство, он найдет шифровку с приказом, прикомандировывающим его к французской оккупационной армии, и новым заданием. Поэтому, допивая кофе, он безмятежно улыбался.

Человек шел по лесу. Бежал он вчера, в первые сутки, уворачиваясь от торчащих веток, изредка отдыхая, стараясь оторваться от неизбежной погони как можно дальше. Сегодня, на второй день побега, после трех часов прерывистого, беспокойного сна в буреломе, человек мог только идти. Да и погода бегу совсем не способствовала - дождь, начавшийся пару часов назад, в первые же минуты хлынул стеной и человек промок насквозь.

"Такое впечатление, что прямо вот волнами обливает - зло, сплевывая сквозь стучащие от холода зубы, подумал беглец. Одежду выжимать можно. Правильно говорят - "как из ведра", похоже".

В той, прошлой, свободной жизни он обливался по утрам из ведра холодной водой, и ему было с чем сравнивать. Но сейчас, упрямо продираясь через сибирскую тайгу и дождь, усилием воли заставляя себя держать размеренный, заставляющий забыть обо всем, кроме выбора места, куда при следующем шаге поставить ногу ритма, воду, хлещущую с неба, он ненавидел.

"Впрочем, дождь, это даже и хорошо - успокоил он себя в очередной раз, отвлекаясь от пробирающего холода и ощущения пропитавшейся водой, ставшей липкой и тяжелой одежды. Собак если пустят, след не возьмут. Хотя какие собаки? Охрана не я, они ливень переждут".

Сам он останавливаться не собирался. Он помнил, что от Акатуя, откуда он бежал, до Сретенска триста верст. Сретенск был городом небольшим, однако там была железнодорожная станция, шли пароходы на Благовещенск и Хабаровск, и главное -

там его ждали. Но до города он должен был добираться сам.

Он без затруднений мог бы объяснить любому, почему в рождающемся стихотворении "не звучит" в строке то или иное слово. Но это именно - любому. Другому. Тем не менее, себе он вполне отдавал отчет, что прежде всего работает чутье, объяснения подгоняются постфактум и дело, конечно, не в них. Собственно, в глубине души все его доводы в итоге сводились к туманному "чувствую", а вернее, даже "знаю", что так - звучит, а этак вот - не звучит совсем. Процесс написания стихотворения представлялся ему сродни химии: берешь вещества, смешиваешь в нужной пропорции, добавляешь катализатор или ингибитор… Когда-то, на занятиях во втором Цехе поэтов, он даже пытался построить некие поэтические схемы, вывести формулу поэзии. Сейчас воспоминания об этих попытках вызывали улыбку - в конечном счете "реакция", то есть собственно сам процесс творчества все равно выходил у него из-под жесткого контроля, и совершалось маленькое чудо - рождение нового стихотворения. И каждый раз, начиная писать, он каким-то внутренним чувством ощущал: пошло. Подобное ощущение он переживал и сейчас. На листке казенной писчей бумаги уже змеились первые, беспорядочные еще строфы:

"Нет, не то - подумал человек в темно-синем мундире, склонившийся над столом. Он откинулся на спинку тяжелого присутственного стула, и задумался.

Настроение у полковника Отдельного корпуса жандармов Российской империи было почему-то скверным. Тяжелое было настроение, и стихи получались мрачными, в тон. Но шли. Он чувствовал азарт поиска нужных слов и, забыв о делах, увлекся листком бумаги с четверостишиями.

Оторвал его звонок телефона.

- Полковник Гумилев, слушаю - четко ответил поэт.

- Николай Степанович, соблаговолите зайти ко мне - раздался в трубке давно знакомый голос бессменного уже пятнадцать лет руководителя Охранного департамента.

- Иду, Михаил Фридрихович.

Войдя в кабинет начальника, Николай Степанович изумился. Вместо давно ставшего привычным уверенного в себе, слегка ироничного, но всегда взыскательного генерал-лейтенанта, из кресла за огромным письменным столом, на него смотрел… старик. Сгорбленный, зябко поводящий плечами под шитыми золотом погонами.

"Что за черт?" - удивленно подумал полковник.

Начальника офицер для особых поручений знал давно, семнадцать лет назад именно фон Коттен привел поручика Гумилева в Корпус. Но таким генерала он никогда не видел.

- Присаживайтесь - вяло кивнул генерал. Новость слышали?

- Которую?

- Дубинин сбежал.

- Дубинин, по прозвищу "Флеш" - тут же вспомнил контрразведчик. Известный налетчик, пару лет назад получил пожизненное.

Утром полковник видел в сводке сообщение о побеге, но особого значения не придал. И сейчас растерянность, даже, похоже, испуг генерала, вызванные, по всей вероятности, этим побегом, его удивляли.

- Политикой Дубинин по моим сведениям никогда не баловался - осторожно добавил Николай Степанович. Он же уголовный, разбоями занимался. Кажется, подозревался в убийствах по заказу, но это так и не доказали?