Юрий Никитин - Ярость

– Неплохо, – повторил Кречет. Он покосился на мое равнодушное лицо, неожиданно усмехнулся: – Понимаю, понимаю... Вы таких десятками, одной левой!.. Господа, вы будете смеяться, но вот этот человек... из соображений высшей секретности я не назову его имени, вчера вечером проник на военную базу противника, все разведал и полностью ее уничтожил.

Генералы смотрели почтительно, серьезно. Один сказал осторожно:

– Это достойно восторгов... Но почему смеяться?

– Потому, – ответил Кречет, – что всю эту операцию, на которую понадобился бы не один батальон «Альфы», он провел без единой царапины! Но разбил лоб и скулу, когда затаскивал в машину одну очень-очень красивую женщину.

Я толстокож, но ощутил, как под прожекторами десятков пар глаз тяжелая кровь прилила к лицу, а ушам стало жарко. Но они все еще не смеялись, а только смотрели с жадным восторгом, а улыбаться шире и шире начали только тогда, когда я покраснел, как рак в кипятке.

У счастью, подбежал тот молоденький офицер, что приносил портативный телевизор, прокричал звонким мальчишечьим голосом:

– Гоподин президент, все выполнено!

Кречет вскинул брови:

– Что, все?

Лейтенантик вытянулся, как я понял, во фрунт, хотя я не знаю, что это, но очень похоже, что тянется именно во фрунт и вот-вот от усердия перервется, как амеба при делении:

– По вашему приказанию... по вашему приказанию сформирована отдельная часть!

Кречет вскинул брови:

– По моему приказанию?

Пивнев вмешался:

– Это я велел. От вашего имени.

Кречет смерил его коротким испытующим взором. Поинтересовался холодновато:

– И что же я приказал?

– Сформировать часть из мусульман, – ответил Пивнев, чуть смешавшись. Он отводил взгляд, всячески старался не смотреть в наливающиеся гневом глаза взбешенного президента. – Вас не было, а идея показалась неплохая. Но кто я, чтобы меня послушали...

Кречет задержал дыхание, мы ожидали вспышки гнева, но он выпустил из груди воздух, сказал с тяжелым, как бронетранспортер, спокойствием:

– Вот именно, кто вы. Я пока еще не Брежнев. За меня не надо ни писать речи, ни отдавать приказы.

Стушевавшись, Пивнев отступил и заспешил затеряться среди сопровождающих Кречета. Кречет бросил лейтенанту:

– Где они?

– Построены вон в том ангаре!

Кречет кивнул, пошел быстрым размашистым шагом, как Петр Первый на картинах, а генералы потянулись за ним, как гуси на водопой, никто не решался забежать вперед или хотя бы пойти рядом.

Солдат, обыкновенную десантную роту или батальон, выстроили под крышей, что в свою очередь была разрисовала желтыми пятнами и накрыта маскировочной сеткой. Яузов тащился за Кречетом, неодобрительно покачивал головой:

– Придумал же такое...

Мы так и двигались вдоль строя, всматриваясь в суровые лица. Как на подбор все русые, светлоглазые, половина с курносыми рязанскими лицами, в ком-то чувствуется та добротность, по которой отличаешь сибиряков из самой что ни есть глубинки, из тайги.

Кречет наконец остановился. Глаза его впились в одного солдата, рослого, ничем не примечательного, разве что над виском белел шрамик:

– Ты в самом деле мусульманин?

– Так точно, господин президент!

– Гм, – сказал Кречет в задумчивости, – с виду ты молод даже для Чечни. А уж для Афганистана... Как вдруг принял ислам?

Солдат отчеканил:

– Соседи были узбеки. Сперва я дрался с ними, а потом, когда подружились, я постепенно узнал о Коране.

– Но почему принял? – допытывался Кречет. – Говори, не стесняйся. Я президент, а не генерал. Президент – это отец.

Солдат в затруднении сдвинул плечами:

– Не знаю. Захотелось чего-то высокого!.. А его нет. Ни коммунизма, ни Родины, ни бога... Когда сосед дал почитать Коран, я вдруг понял, что готов стать мюридом. В сердце будто огонь, душа переродилась. Я всегда хотел жить для чего-то высокого... и теперь знаю, для чего.

Кречет умолк, постоял в задумчивости. Сзади нарастал удивленный ропот. Он наконец кивнул, двинулся вдоль строя, но уже не останавливался.

Я искоса присматривался к Яузову. Министр обороны во всем соглашается с Кречетом, не спорит, а когда тот сказал, на мой взгляд, совсем уж что-то дикое, для Яузова дикое, военный министр только сдвинул плечами и вежливо улыбнулся. Возможно, не хотел отвлекать президента от важных маневров, но на душе у меня стало гаже, чем на подмосковной военной базе. Там все ясно, а здесь разберись, почему Яузов не спорит: то ли зуб ноет, то ли что-то вскоре произойдет, что разом решит всех и все расставит: кого в шеренгу, а кого и квадратно-гнездовым.

Когда вернулись на передвижной командный пункт, я протянул руку к телефону:

– Разрешите?

Кречет посмотрел с удивлением. При нем я ни разу не звонил: ни домой, ни жене на дачу, словно я так и жил бобылем. Яузов проворчал с неудовольствием:

– Это военная связь! Маневры на дворе, а вы начнете о философии муть разводить...

– Почему о философии? – удивился я.

– А о чем вы можете еще? – гаркнул он с невыразимым пренебрежением.

Кречет поморщился:

– Дай ему телефон. Виктор Александрович всегда держится очень скромно.

Я набрал номер, отвернулся от них. Трубку подняли после второго гудка, нежный волнующий голос произнес:

– Алло?

– Стелла, это я, – сказал я бодро. – Виктор Никольский!

– А-а, – сказала она чуть более сухим голосом, – кого на этот раз бьете по голове?

У меня вертелось на языке, что могу не только бить по голове, но и ставить носом вниз, но сказал очень скромно, чтобы мужское хвастовство едва-едва проглядывало:

– Здесь только Кречет рядом, его не стукнешь. Сдачи даст, здоровый бугай! Я тут, понимаешь, сейчас на правительственных маневрах. Показываем зубы Западу. Мол, приблизятся к нашим границам со своим НАТО, мы долбанем, такова наша русская натура, и пусть все летит в тартарары. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

– Правда?

– Да. А что?

– Да вот прикидываю. Надо было кое-что завершить, но теперь я горю желанием... ну, сама понимаешь, твоя удивительная щетка, ванна с солями и шампунями...

Краем глаза я увидел, как мясистое лицо Яузова начало наливаться густой кровью. Голос в трубке поперхнулся, затем в нем прозвучала странная нотка:

– Ты еще не передумал?

– Как можно!

– А когда вернешься?

– Да сразу после маневров.

Голос спросил осторожно:

– Ты пробудешь там до их конца?

– Что делать, – ответил я беспечно, – я ведь в какой-то мере член правительства. Надо!

Она умолкла на время, словно укладывала в голове разбегающиеся мысли, затем в голосе прозвучало довольство, в котором мои подозрительные уши уловили намек на злое торжество:

– Хорошо.

– Ура, – сказал я счастливо. – Я прибуду с шампанским и цветами.