Юрий Никитин - Ярость

– Я хотел бы, – сказал я тихо, – чтобы все-таки поняли: другого человечества у нас нет. Вообще нигде нет. Ни на Марсе, ни на Тау Кита. Есть эти, которым интереснее слушать по телевизору с кем спит модная певичка, чем рассуждения философов, они слушают по шестому каналу анекдоты под раскаты коллективного хохота, они ленивы, они тупы... но других людей нет.

Голос мой становился все тише. Меня не слушали, это ясно. Я говорю слишком абстрактные вещи, зря меня пригласил Кречет, я ни к черту в компании практиков...

Кречет, похоже, ощутил общее настроение, хлопнул ладонью по столу, прервав меня на полуслове:

– Похоже, мы заработались. Целых пять минут урвали у обеда!.. Давайте прервемся на часок, в столовой уже супы остывают, а потом продолжим с новыми силами.

Все сидели как истуканы, никто не решался показать, что готов оставить работу ради какого-то обеда, Забайкалов начал грузно подниматься первым, но Коган вскочил как живчик, заявил жизнерадостно:

– Посмотрим-посмотрим, чем кормят из солдатского котла!

Кречет удивился:

– Солдатского?.. Я еще ничего поменять не успел. Так что придется призвать вас в ряды, чтобы есть, так сказать, в обстановке, приближенной к боевой...

Коган в страхе выскочил, а когда мы гурьбой добрались до столовой, что ошеломила меня как размерами, так и богатством, Коган уже сидел за столом, уставленном так, что подламывались ножки, жрал в три рыла, расставив локти.

– Как работаем, – заявил он с набитым ртом, – так и питаемся.

Кречет сел за крайний угловой стол, к нему, как железные опилки к магниту устремились одинаково улыбающиеся официантки. Салатики тут же убрали, взамен появилось что-то вроде бараньего бока с кашей. Я услышал запах жареного мяса, невольно замедлил шаг. Кречет помахал рукой:

– Виктор Александрович!.. Давайте сюда. Я закажу для вас что-нибудь диетическое.

– Тогда я с вами поменяюсь, – сообщил я. – Это что у вас?.. А, гусь? Я думал, таких огромных не бывает.

Пузырьки вздувались и лопались на коричневой корочке, а когда она лопалась, оттуда вырывались такие пахучие струи, что мой желудок начал прыгать как зверь, кусать за ребра. Я сглотнул слюну, мои глаза не отрывались от гуся:

– Теперь вижу, что в президентстве что-то есть...

Кречет подозвал официантку:

– Вон на тот стол... левее... отнеси кусок сала. Да побольше. Наш министр культуры стесняется своего хохлячества. Даже дома, говорят, сало ест только под одеялом, чтобы не заподозрили в работе на украинскую разведку.

Сидение стула приняло меня умело и опытно, расположив мою задницу так, что сразу стало ясно, какие усилия и какая зарплата потребовалась, чтобы сконструировать такое чудо академической мысли. С белоснежной скатерти в глаза больно стреляли мириадами острых зайчиков хрустальные вазочки, фужеры, пирамиды салфеток стоят как сахарное пирожное, я сразу ощутил себя неуютно, привык есть прямо на кухне, там просто и уютно...

Когда я зажимаюсь, или, как говорят юзеры, зазиповываюсь, то делаю все наоборот: мои руки нагло отодрали толстую, истекающую соком, ногу президентского гуся, мол, у Кречета харя треснет, а страна лишится решительного президента. За дальним столом Коломийцу подали сало, он удивлялся и отпихивал, на него с веселым злорадством указывали пальцами: выдал себя, украинский шпион!

В трех шагах на стене светился экран гигантского телевизора, звук приглушен, и хорошо, иначе гусь в моем желудке превратился бы в камень от злости: один телеведущий брал интервью... у другого телекомментатора. Тот, красиво откинувшись в кресле, долго и пространно рассказывал, как он умеет работать, как готовится к началу дня, какая у него кошка и как он отдыхал... такой смешной случай приключился... нет, давай расскажу вот этот...

Оба называли друг друга уменьшительными именами, не понимая, что тем самым позорят свои телеканалы, ибо как в постели называют друг друга – их личное дело, но перед экраном у них должны быть полные имена.

Кречет перехватил мой взгляд:

– Что, не понимаете, почему говорят не о Билле Гейтсе, а... черт, даже слово не подберу, чтобы назвать этих!.. Увы, о нем тоже на днях слышал. Мол, самый богатый человек Америки!.. Вот что хотят слышать, что запоминают.

Коломиец наконец выяснил, чей заказ ему принесли, вскочил, бросился к нам. Кречет указал ему на свободный стул напротив:

– Садитесь. Сейчас принесут. Степан Бандерович, вы телевизор хоть иногда смотрите?.. Нет? Тогда поглядите. Пора бы убрать этих самовлюбленных идиотов!

– Каких? – спросил Коломиец. – У меня они все скорее энергичные, чем что-то еще. В массмедия самое важное – энергия, напор, нахальство!

– Черт, я думал, что это называется другим словом, а оказывается – журнализм! Для начала убери хотя бы этих, которые решили, что самые главные люди на свете – это они сами. Показывают себя, делают передачи о себе, на заставках уже их поганые рыла, а не президента, скажем, премьера, или еще более важных людей – ученых, изобретателей, музыкантов...

– А-а-а, – понял Коломиец. – Ну, я с этой болезнью бьюсь уже долго. Но как только в руки попадает телекамера, всяк норовит сам втиснуться в поле съемки. Вчера я одного сам... хотя как журналист был хорош. Брал интервью у военного министра, так за пятнадцать минут министра показал в течении... минуты! А все остальное время – себя, любимого, умного, вальяжного, красивого...

Кречет невесело усмехнулся:

– Тогда указ какой-нибудь издай. Не знаю, как сформулируешь, но чтоб знали свое место. А то мне это напоминает время, когда важнее всех были швейцары на входе да бабки-уборщицы.

Я слушал, удивляясь, что этот человек с такой легкостью переходит от важнейших проблем к таким мелочам, которые для страны ничего не значат, а лишь задевают чувства особо совестливой интеллигенции. А Кречет, словно прочитав мои мысли, бросил угрюмо:

– Мы заставим народ узнавать Билла Гейтса по портретам, и наслаждаться жизнью и вкусом академика Петковского, а не какой-нибудь сопливой певички, что сегодня утром запела, а к вечеру ее уже и со сцены согнали. А пока что телевизор хоть не включай...

Я заметил:

– С этим надо быть осторожнее.

– Почему?

– Люди?

– Все мы люди.

– Но одни сморкаются в скатерть, а другие нет. Которые сморкаются, их больше. И всем им интереснее, кто с кем спит из великих, чем их идеи.

Он махнул рукой:

– Да пусть интересуются, раз уж мы еще не совсем люди, но хотя бы действительно о великих! А то сочинителя шлягера, который завтра забудут, знают, а кто изобрел компьютер, кто создал программы к нему, кто перевернул в самом деле мир... не знают, скоты.

– Но других нет, – повторил я с набитым ртом. – Вся планета из этих скотов. А на Венере и Марсе вроде бы нет. Или скоты еще хуже. Так что в рай идти с этими!