Юрий Никитин - Ярость

Мы неслись по ухоженной дорожке, ворота заперты, а человек в будочке пригнулся, по крыше застучало. Я поспешно ткнул пальцем в клавишу, понимая, что надо было сделать это раньше, раньше...

Из-под машины вспыхнуло, а будочка и ворота вспыхнули и разлетелись в стороны, словно они были из спичек, а великан ударил по ним палкой. Противотанковые ракеты, к счастью, снесли и часть забора вместе с воротами, иначе мы в этой обезумевшей машине точно бы всмятились: она искала чего бы еще разнести, а меня бросало на сидении, как воздушный шарик в руке Винни-Пуха.

Стелла вдруг завизжала:

– Останавливай! Останавливай! Они загородили дорогу!

Уже почти на свободе, за воротами этой военной базы поперек дороги быстро разворачивался огромный трейлер. А бордюры таковы, что без подъемного крана не перескочить.

– И так тесно, – процедил я, – идиоты...

– Что вы делаете?

– Я? – удивился я. – Ничего. Это все эта взбесившаяся машина. Бунт робота.

– Она вам подчиняется!

– Я коллаборационист.

Я ощутил толчок, словно машину на кратчайший миг придержали. Из-под колес или из-под фар, не знаю, выметнулись две дымные струи. Разметая искры, они молниеносно очутились у гигантского трейлера.

Там был мощный взрыв, красная стена огня и дыма рванулась во все стороны, машину тряхнуло, в следующее мгновение нас внесло в кровавый ад, где был визг, треск, шипение...

Мы выметнулись из огня и дыма раньше, чем успели испугаться. На панель падал быстро исчезающий отблеск багрового зарева, словно огромное солнце заходило на черном небе.

Машина вылетела на бетон дороги. На плечи падало такое огненное зарево, словно мы все еще находились в адовой печи. И тут, – о, чудо! – запищала коробочка телефона. Я схватил:

– Алло?

В невозмутимом голосе Чеканова слышалось напряжение:

– Это вы, Виктор Александрович? Что-нибудь случилось? Я ждал возвращения машины...

– Уже возвращаемся, – перебил я. – Срочно вышлите людей на базу... как ее... военную, что в направлении Ярославского... Там сейчас, все горит, но вы кое-что найдете...

Голос в трубке стал серьезным:

– Виктор Александрович! Что случилось?

– Поторопитесь, – бросил я.

Я отключил связь, хотя из мембраны неслись писк и вопли. Стелла смотрела на меня большими испуганными глазами. Брови взлетели в неподдельном страхе, глаза расширились, а рот открылся для крика, но так и остался. Мне в таком случае сказали бы, чтобы закрыл рот, а то трусы видно, но я ей не сказал, не думаю, что у нее такие же отвратительные трусы, подмигнул и прибавил газ.

– Кто вы? – вскрикнула она. – Джеймс Бонд на пенсии?

– Дед майора Пронина, – ответил я.

Машина двигалась в черной тени вдоль высокого бетонного забора, подсвеченного по вершине багровым заревом. Небо тоже стало багровым. Все прожекторы теперь лихорадочно шарили по территории базы, я видел, как по ту сторону ограды к небу рвутся багровые языки пламени. Явно приходя в себя, Стелла красиво смерила меня взглядом:

– На деда не тянете. По крайней мере, на деда майора.

– Я замаскировался, – объяснил я. – Вас куда подбросить: в органы или сразу в тюрьму?

– А другого варианта, – спросила она тихо, – у вас нет?

Я подумал, поколебался, я все же не на государственной службе, а советник – это как бы даже не работник, а так, сегодня пришел, а завтра могу не являться, и потому из меня вырвалось как бы само по себе:

– По-моему, ваша квартира по дороге.

– Да, – ответила она тихо.

– Вот и прекрасно, – решил я. – Я чувствую слюни этих мерзавцев у себя на спине. У вас горячую воду еще не отключили?

Она искоса посмотрела в мою сторону, еще не совсем веря:

– У меня и шампунь есть.

– Не собачий?

– Почему собачий?

– Когда кончилось мыло, а выйти в магазин было лень, я два дня мылся собачим.

– Не собачий, – ответила она уже живее. – И щетка есть.

– Мочалка?

– Мочалки давно не выпускают, – ответила она, ее носик забавно морщился. – Теперь особые массажные щетки. Ну, не совсем такие, какими коней скребли ваши чапаевцы... хотя, как мне кажется, вам привычнее была бы такая... Я покажу...

Наконец показалась дорога, по которой мы приехали из города. Сзади через стекла по нашим головам все еще метались багровые зловещие отблески. Я пожал плечами:

– Кто теперь верит рекламе? Все брехня. Я с Украины, а хохол не поверит, пока не пощупает.

Машина резко затормозила. Стелла вскинула прекрасные глаза:

– Вы что, такой романтик, что вам надо на дороге?.. Или стрельба и кровь так возбуждают?

– Еще как, – заверил я. – Водить умеете? Это легче, чем красиво ездить верхом. Садитесь за руль. Через минут двадцать будет развилка... простите, я думал про вас, дорогу запомнил плохо. Езжайте потихоньку, встретите людей президента. Я присоединюсь к вам позже.

Дверца распахнулась легко, хотя по ней палили черт знает из чего, могли повредить. Меня догнал возмущенный вопль:

– А сейчас ты куда?

– Ты правильно поняла, – крикнул я уже из темноты, – хочу возбудиться еще... В моем возрасте это не помешает.

Горящие столбы на месте ворот были хорошим ориентиром. К тому же дальше полыхали еще два здания, к небу рвались багровые столбы огня, странно сплетенные в канат или девичью косу, тугие и быстрые, верх терялся к черном небе. Видны были человеческие фигурки. Даже отсюда различил, что пожарная машина подъехала только одна, а остальной народ бестолково суетился с крохотными огнетушителями, которыми не загасить и носовые платки. К тому же, похоже, от старости даже не шипели.

Часовой, громадный парень в зеленом маскировочном комбинезоне, теперь красно-зеленый, как мексиканская ящерица на задних лапах, повернулся к пожару и напряженно всматривался в бушующее пламя.

Я вынырнул у него за спиной, гаркнул рассерженно:

– Стоишь? А там ловят диверсантов! Может, они мимо тебя пробегали?.. Трое в черном?

Часовой побелел, затрясся:

– Нет!.. Клянусь!

– Тогда быстрее! – крикнул я еще нетерпеливее. – Беги вон к тому зданию, перекрой дорогу. Кто чужой – стреляй, потом спрашивай!.. Да автомат не забудь!!!

Он вихрем выбежал, на ходу передергивал затвор. Лицо было испуганное настолько, что сейчас ему даже сам Терещенко покажется чужим и подозрительным.

Рабы, подумал я с отвращением. Семьдесят лет... нет, тысячу, считая от принятия христианства, уже привыкли, что на нас накричат. Это чувство в крови. Кто кричит, тот и прав. В смысле, что у него больше прав.

Часть военных спешно занималась пожаром, погрузчики деловито растаскивали обломки. Я подивился сколько за пять минут можно набить техники – ломать, не строить! – сам перебегал от тени к тени, сейчас даже охрана носится с огнетушителями, не до бдения, наконец из темноты выступило массивное здание, в котором я угадал штаб-квартиру заговорщиков. На ней ничего не написано, только цифры, угадал и все, но голову даю наотрез, что именно здесь центр, здесь сейчас глаза заговора.