Александр Дорофеев - Мексиканский для начинающих

— Зови-ка, брат, меня попросту — Педро, — сказал он, нажимая на последний слог, — Так оно звучней!

Ну Педро, так Педро — действительно, довольно сильно звучит! Еще крепчей, пожалуй, будет Педрюша…

— В наших языках, — говорил Педро, — русском да мексиканском, много общего. Прямо на лету ловлю. К примеру, слово «чекар» — проверять. Явно пошло от нашего «чека»! Или, послушай, — «ме перди»! То есть — я потерялся. Смотри, как звучание передает смысл!

— Точно, — согласился я. — Вспомни млечный путь на небе. Молоко — «лече».

Педро всерьез занялся составлением подручного словарика. Первое слово, которое он вписал туда, то ли из озорства, то ли по кулинарному влечению, было блинчики — «охуелос». Дальше пошло, как по маслу.

Масло — мантекия.

Соль — саль.

Солнце — соль.

Привет — оля.

— Поверь, — вздохнул тут Педро, — Я давно говорил, что жена моя Оля «с приветом». Вот через неделю приедет, — сам увидишь.

«Море — мар, — продолжал он. — Глаз — охо. Спасибо — грасиас. А даром — гратис!»

Это гратис особенно полюбилось Педро, а еще «мучача» — девушка.

— Мучача, мучача, не дашь ли мне гратис? — бубнил он под нос, записывая питейные принадлежности. — Рюмка — копа. Глоток — траго. Еще — мас. Очень хорошо — муй бьен.

Некоторые соответствия приводили Педрюшу в восторг.

— Мало — поко. Плохо — мало. Как точно замечено! Когда мало, всегда плохо! А много не бывает!

Под конец он глубочайшим образом поразился емкостью мексиканского языка, узнав, что «жена» и «наручники» обозначаются одним словом «эспоса».

— Ну, брат, во язык-то! Не в бровь, а в охо. Я свою теперь только так и буду звать — эспоса. Поди, догадайся, чего в голове держу…

Действительно, мудрено было догадаться, чего он держал в голове. Зато на голову Педро постоянно примеривал шляпы. Накупив десятка два, временно успокоился, и каждые полчаса появлялся в новой.

— Еще мне обещали шапочку тореадора с рогами. Но ты погляди, сколько здесь сандалий, — никогда не видал таких фасонистых!

И впрямь, как шляпами, так и сандалиями Канкун был переполнен. От торговых центров, напоминавших то ли бисквитные торты, то ли океанские пароходы, до маленьких пальмовых лоточков на пляже — все было забито шляпами и сандалиями.

— А ты начни коллекционировать, — брякнул я ни с того ни с сего, — уверен, никто еще не додумался. Собирай! Будешь, так сказать, сандалофилистом.

Педро вроде пропустил мимо ушей, а на другое утро говорит:

— Всю ночь снились сандали в шляпах и шляпы в сандалях! К чему бы это? Пожалуй, надо собирать параллельно — и те, и другие.

— «С головы до ног» — поддержал я. — Вот название твоей коллекции. Да ты, Педро, ею мир покоришь.

У Пети, кажется, перехватило дух от широты поставленной задачи. Видно было, что он совсем не против покорения мира.

— Однако чего-то в этой идее не хватает, — сказал я. — Покуда недоработана!

— А, на мой взгляд, все о‘кей, то есть муй бьен, — заупрямился Петя. — С головы до ног! Дальше некуда!

— Кое-что пропущено — нет триединства. То есть третьего члена. Того, что посередке.

Эти слова привели Петю в замешательство. Он как-то напрягся:

— Ну ты, брат, не перебарщивай, не перегибай палку-то. Что за глупость с третьим членом?

— Ты же можешь стать единственным в мире триптихистом, — пояснил я.

Петя поморщился:

— Это еще что такое? Мало приятное!

— Педро, триптихизм — великая идея! Шляпы, сандалии. И …

— Чего «и»?! — начал раздражаться Петя.

— И плавки! Будешь собирать пляжные гарнитуры. Тут есть большие пробелы. Заложи краеугольный камень!

Петя оживился:

— А ведь ты прав, амиго. Это может быть целью жизни. Верно, верно — шляпы, плавки и сандалии. Триптихизм! Солидно и научно. Ты сам подумай, брат, — рассуждал он, — ведь кто-то должен вложить лепту в нашу русскую культуру. Хватит уже ее деградировать! Пора подымать, кто чем может. И я триптихизмом подопру. Верно?!

С этим было трудно не согласиться. И мы, не мешкая, отправились за покупками.

Мы с Петей мирно прогуливались по бульвару Кукулькан — единственной дороге, которая двумя мостами соединяет остров Канкун с полуостровом Юкатан.

После массовой закупки сандалий и плавок Петя был довольно угрюм, подсчитывал, во что ему встанет «триптихизм», как подпорка отечественной культуры.

— Что это еще за фигов «Кукулькан»? — спросил он грубо.

— Педро, я бы на твоем месте был осторожнее в словах!

— А что такое? Чего я сказал-то?! — встрепенулся Петя, озираясь кругом.

— Да уж, прости, сказал! Обидел эдак запросто древнего бога майя — крылатого змея Кукулькана. А ему, знаешь, в былые-то времена, сколько человеческих жертв приносили — вырывали на алтаре сердце, и поминай как звали.

У Пети вдруг потекло из носа. Он жалобно шмыгнул:

— И чего теперь делать-то будем?

— Вот уж, не знаю, — развел я руками. — Если учесть, что Канкун на языке майя Гнездо змея, то плохи твои дела. Древние боги мстительны, а майские — особенно.

— Да ладно тебе шутковать-то, — неуверенно улыбнулся Петя.

— Какие шутки, Педро? Уже из носа течет. Глядь — и диарея тут как тут…

Петя вдруг, несмотря на первичную курортную красномордость, заметно сбледнул, как говорят в народе.

— Типун тебе на язык!

— Типун-то пустяки, — мягко ответил я. — А вот с диареей попрыгаешь — весь отдых насмарку.

— Погоди, погоди, — засуетился Петя, подтирая нос, — Я всегда помнил, а прямо сию минуту позабыл — на каком месте диарея-то вскакивает? Обычно-то?

— Обыкновенно в животе, а потом ниже идет…

Петя всплеснул руками:

— Елки-палки, понос что ли? А то я невесть чего подумал: диарея! Хотя тоже мало радости, — погрустнел он.

— Ладно, Педро, спокойно. Говорят, есть спасение от мести Кукулькана. Именно здесь в Гнезде змея, в Канкуне, надо сперва опуститься на дно морское, а потом подняться в небеса. Только тогда Кукулькан отстанет.

— Нет, на это я не согласен! — заявил Петя. — Что же это значит: искупаться, и в самолет, до дому?! Пусть меня лучше здесь пронесет.

— Не надо жертвоприношений, — сказал я, — Все куда проще и забавней. Есть подводная лодка Атлантис и вертолет — геликоптер. Опустимся, поднимемся! Чего все землю-то топтать?

Так мы и поступили. На легком катере добрались до подводной лодки, стоявшей наготове неподалеку от коралловых рифов.

Когда мы с Петей протиснулись во чрево подлодки, и команда задраила люк, наступила неловкая тишина. Пассажиры, сидя на длинных диванах вдоль иллюминаторов, вяло улыбались друг другу — мол, ничего, может, обойдется… Вдруг в подлодке раздалось громкое шипение, а в прозрачной воде за окошками побежали гурьбой крупные пузыри. Петя перекрестился и придавленно вздохнул: «Авось, пронесет».