Александр Дорофеев - Мексиканский для начинающих

Сославшись на традиционную полигамию майя, Карлос зачастил домой с мучачитами из разных стран — перуанками, японками, венесоланками, итальянками, шведками, германками. Он увлекал сеньориту Лиз залечь в гамак втроем, но она согласилась лишь однажды, в память о своих предках, когда приходила русская, оказавшаяся в итоге узбечкой.

Лиз записала все кратко и сухо, без подробностей, а потом сказала: «Мой индио, а индио ли ты? Слыхала, что майя всегда были со сбитым сексуальным прицелом. Или это легенды?» В тот же вечер окрыленный Карлос притащил семерых парней, среди которых Альфонсо Виладью, каменщика, и братьев Люсиферо и Люсифуго. Лиз спросила, где же Эмилиано, и выяснила, что у сорок девятого прицел на месте.

Веселились всю ночь с факелами, танцами умирающих оленей, фейерверком и смертельными воплями — кто в платьях и с макияжем, кто в павлиньих перьях, а кто и просто в боевой индейской раскраске по голому телу. Под утро Альфонсо Виладью был трогательно нежен, женственен и стрекотал без умолку, называя их праздник «фиестой сорок», или вечеринкой мариконов, тех, у кого прицел сбит Господом — именно на этом настаивал Альфонсо. А братцы Люси рассказывали, что сестры их — Люсерна и Люсидез — напротив, мужеподобны и… Лиз удалилась в кабинет, откуда не выходила три дня, работая над книгой. Но разрешившись длинной главой «Форникасьон» — «Разврат», она заметила внезапную беременность другого рода. Грубо говоря, скотина, кот паршивый Карлос как-то изловчился в гамаке и поставил в затруднительное положение, несмотря на все охранные меры.

Вообще-то слово «эмбарасо» означает, во-первых, препятствие и помеху, во-вторых, смущение и замешательство, и только, в-третьих, то, что заимела Лиз, — беременность. О, как справедлива такая последовательность! «Помеха, замешательство, — размышляла сеньорита Лиз, — но ведь можно и родить — настоящего индейца майя, вождя, который воскресит дух древнего народа. Хотя какой дух, какого народа?» Мысли ее как-то путались. Она мрачно перечитала свои тетради и совсем раскисла.

Книга, в общем-то, получалась, но не совсем того содержания, которое предполагала Лиз, — скорее, эротико-островные новеллы. Да и то почти все, за редким исключением бритья и запаха, подходило к любому мужику, которого запросто повстречать и в Огайо, не тратя кучу денег на поездку через все штаты — североамериканские и мексиканские. Увы, ничего особенного, кроме беременности, на этом таинственном острове с ней не приключилось — вот в чем правда! «Этот чертов глобализм! — воскликнула сеньорита Лиз. — Локальный распад на фоне тотального глобализма! Надо ехать, пока не поздно, к эвенкам, эскимосам, монголам — возможно, там сохранилась еще этничность». «Погоди! — сказал Карлос, — Бог един? Если един, что ты имеешь против глобализма?» Но сеньорита Лиз, перестав что-либо слышать, утратив всякий интерес, начала собирать чемоданы. Она и не думала говорить, что уезжает рожать вождя. Даже когда отчаявшийся Карлос приволок козу на веревочке, чтобы показать еще одну традицию майя Лиз не отреагировала, то есть сказала резко: «Не порть козу, козел!»

И Карлос притих в легко шевелящемся безумии, размышляя, что предпринять, чем удержать, — она даже подаренную Страсть № 20 не укладывала в багаж.

Между ними, как беспокойный Юкатанский пролив, лежала ложь, и Карлос решил признаться. Вот что он сказал, опустившись на колени перед сеньоритой Лиз: «Прости, я не индеец майя! Я — прыжок назад в развитии человечества — „сальтоатрас“!»

Действительно, Карлос Хосе Абрахам Чиатуте был артистом, художником, танцором, кем угодно, но по сути дела он не был индейцем майя. О его родословной можно сказать следующее. Прабабушка испанка из провинции Нахера, а прадедушка мулат — помесь испанца с арабкой. От союза испанки и мулата происходят, как известно, «мориско», которые очень хороши собой. Так вот бабушка Карлоса сеньора Клаудиа была «мориско», а в дедушки попал худио, то есть еврей Абрам. В таком браке рождаются «чино», часто с курчавыми волосами, каким и вышел папа Карлоса сеньор Хосе, взявший в жены девушку по имени Чилпансинга из племени толтеков. Первенца их по роду, от «чино» и толтечки, следовало считать не иначе, как «сальтоатрас», то есть — «прыжком назад». Такова была кастовая, многопородная принадлежность Карлоса Хосе Абрахама Чиатуте Нахера, которая не говорила впрямую о вырождении — скорее, о возврате к истокам, — хотя, конечно, намекала.

Сеньорита Лиз выслушала, не перебивая, — это было очень забавно. Правда, фамилия Нахера как-то резанула по ее русским корням. Она задумалась, насколько важное исследование содержится в ее книге, — о таких редких, малочисленных кастах, или расах, как «сальтоатрас», вряд ли кто успел написать. Все обретало неожиданный смысл. И вот пока Лиз складывала в уме новые плюсы и старые минусы, отягченные беременностью, Карлос исчез в полнолунной ночи.

Вернулся он под сухие, вроде кашля, крики петухов, которые, впрочем, орут на острове Чаак круглые сутки, встречая рассвет по всем часовым поясам, начиная с Хапона. Странно, что не брехали собаки, смолкли цикады и жабы, скрежетавшие обыкновенно, как слесаря по металлу, в саду.

Карлос привел за руку местную девушку-простушку Роситу де Караколь. Оба пьяны и благоухали, накурившись марихуаны, осенним лиственным костром. «Пойдем!» — сказал Карлос, ткнув пальцем в небо. И вот втроем они поднялись на плоскую крышу виллы «Могила улитки», которая, кстати, звучит по-нашему как «Тумба де караколь». Роситу приходилось подталкивать и вообще тащить, поскольку она очень плохо держалась на ногах, теряя по пути скромную числом одежду.

Светила полная, но все же с каким-то неприятным ущербом, луна. Круглая тарелка антенны и бетонная цистерна для воды отбрасывали странные утекающие тени. Лиз остановилась у края крыши, ничего особенного не ожидая от Карлоса Чиатуте Нахера. Ну трахнет под луной пьяную Роситу — эка невидаль! Хотела было спуститься, но Карлос удержал. В его глазах сверкала луна, и Лиз подумала, что сын их точно будет вождем.

По скобам Карлос взобрался на цистерну и затащил Роситу. Она лежала неожиданно голая, едва икая, и маленькая ее грудь почти не давала тени. Карлос встал на колени. На этот раз не перед Лиз, а над Роситой, что ожидалось и было натурально. Он поднял сцепленные руки и в них сверкнуло нечто — черное, пронзительное, как жало. И тут же, рявкнув «вид шестой», обсидиановым клинком рассек Росите грудь.

Как раскрывается павлиний хвост, так брызнула веером кровь. Лиз видела капли и какое-то парное облачко, светлое, почти прозрачное, устремившееся к луне. Пока провожала взглядом, Карлос, запустив лапы в Роситу, чего-то там перебирал, выцарапывал, выдирал и вот достал сердце.