Вера Камша - Млава Красная

– Кессоны ладят, – заметил Ульссон. – Новые опоры возводить будут. Надо же… не ждал.

– Чего ж не ждал, Иван? – тотчас отозвался Булашевич.

– Мост, согласно порубежному размежеванию, ещё василевсом Денисом Кронидовичем подписанному, отнесён ко владению ливонскому, – тотчас, словно на экзамене, ответил адъютант. – Уложение одна тысяча семьсот…

Богунов невольно позавидовал. Нет, он не был профаном в истории государства Российского, но куда сильнее последних веков его манили времена древние. Времена, когда его прямые предки собственными мечами – а потом саблями – раздвигали володимерские пределы, насмерть бились с князьями-переметчиками и ордынцами, ходили против тех же ливонцев и угнездившихся по русским окраинам разбойников с лиходеями всех мастей и вер. Да что говорить о нём, «молодом графе Богунове», как прозывали Никиту имевшие удовольствие знать «старика Богунова»! Двоюродный дед Абериан Акимович нынешние времена и нравы тоже не жаловал. Всё ещё бравый вояка, Абериан терпеть не мог ни своего имени, ни своего титула, вечно обрывая гостей и слуг раздражённой сентенцией:

«Ваше сиятельство, ваше сиятельство! Какое я вам сиятельство, чай, не солнце, сиять не обучен. Боярин я! Думный боярин Богунов! Так и зовите, как от предков нам заповедано! А то придумали иноземное – граф да шкаф, африканский зверь жираф! Тоже мне!»

Конечно, при василевсе своевольный старец такое б не высказал, но среди родни и володимерских знакомых прослыл большим оригиналом.

– Уложением одна тысяча семьсот шестнадцатого года мост сей отнесён к исключительной собственности властей ливонских, – продолжал меж тем Ульссон.

– Славный Рейнгольду подарочек вышел, – буркнул Богунов.

– Совершенно согласен с вами, граф, – учтиво поклонился свей. – Щедры были русские государи. Так что починки и исправления здесь – прямой убыток, если, конечно, не… – он многозначительно закатил глаза.

– «Если, конечно, не…» что? – Булашевич всё слышал.

– Если, конечно, его василеосское величество не намерены, э-э-э, изменить вышеупомянутое уложение, – осторожно заметил Ульссон.

– Ты, Иван, государя всуе не поминай, – нахмурился Александр Афанасьевич. – То не нашего солдатского ума дело. Прикажут – уложение изменим, прикажут – мост намостим, а нынче приказано с пруссаков шкуру спустить! Эй, орлы! – Генерал тронул коня, вплотную подъезжая к побросавшим работу и вытянувшимся во фрунт сапёрам. – Я ваш новый командир корпуса, генерал от кавалерии Булашевич, по имени Александр, по батюшке…

– Афанасьевич! – раздался чей-то смелый голос из-за солдатских спин.

– О, стало быть, знаете меня, – довольно усмехнулся князь, провёл ладонью по густым, совершенно седым усам. – Чей приказ выполняете, кто над взводом начальствует?

– Ваше высокопревосходительство! – перед Булашевичем в струнку тянулся совсем молодой офицерик, розовощёкий, кому ещё и бритву с собой в поход можно не брать. – Второго сапёрного батальона первой роты первый взвод, прапорщик Неунывайко!

– Ишь ты, – князь спешился, – славная фамилия какая. Это ж из каких Неунывайко будешь, прапорщик? Не Остапа ли Тарасовича сын? Я его помню, на персиянцев вместе хаживали… Вольно, сапёры!

– Никак нет, Остап Тарасович мне дядей приходится, ваше высокопревосходительство!

– Вишь, ненамного ошибся, – Булашевич шёл вдоль строя. – Стало быть, Андрея Тарасовича сынка вижу. Чей приказ выполняете?

– Приказ его высокопревосходительства…

– Короче, прапорщик. Коли всех титуловать, так я тут до вечера с тобой простою.

Среди солдат прокатился сдавленный смешок.

– Генерала Шаховского.

– Он же ранен да контужен!

– Так точно. Приказ был в пакете, командиром батальона вскрытом, едва лишь мы на границу вышли. Порченые дорожные строения восстанавливать обычным порядком, после того как соорудим временную переправу. Переправу соорудили, теперь сам мост чинить следует.

– Что ж, хвалю, орлы! – Булашевич придирчиво оглядел кессоны. – На совесть ладите, то видно сразу. Ну, а ты, прапорщик, веди-ка меня к котлам, проверю, как богатырей наших кормишь… Да смотри, «какой надо» мне не подсовывай, сам изо всех попробую.

– Нашенский он, Ляксандра Фанасьич, не смотри, что князь! – услыхал Богунов чей-то шёпот среди сапёров.

Да, верно, нашенский, подумал гусар. И в этом весь генерал Булашевич, ему играть-притворяться не надо. Он мимо солдата, нос зажав и парижской парфюмерией обрызгиваясь, проходить не станет. Что говорить, Александр Афанасьевич и в нужник для нижних чинов заглянуть не побрезгует. Знает солдата Булашевич, и солдаты его знают.

– Отдали приказ чинить мосты, граф, – негромко заметил подъехавший ближе к Богунову Ульссон. – Отдали приказ заранее, в запечатанном пакете хранили…

– Что ж тут удивительного?

Тонкие губы свея чуть дрогнули.

– Уложение менять будут, вот что удивительно, граф.

Никита Степанович только пожал плечами.

– Уложения на то и уложения, чтобы их менять, когда время приходит. И так больше ста лет продержалось!

– Так, да не так. – Взгляд Ульссона буравил. – Уложение сие, граф, скреплено многими подписями, кроме Ливонии и России руку приложили Пруссия, Саксония и свеи с данами. Его менять – на серьёзную драку нарываться. Во всяком случае, Брюссельский арбитраж из себя выйдет.

– Как выйдет, так обратно и зайдёт, – попытался отшутиться гусар.

– Боюсь, не сразу, – не принял тона Ульссон. – Европейская политика, граф, есть материя тонкая, от глаз большинства скрытая. Надо уметь замечать признаки большого в малом, на первый взгляд незначительном. А Брюссельский концерт… с ним шутить тоже не стоит, сие есть конференция общеевропейская… Раздувать с ними ссору нам не с руки.

– Ну и пусть себе их корячит! – отмахнулся Никита. Длинномордый свей начинал злить. – Ты, Иван Максимилианович, забыл разве, что случилось, когда двунадесять языков на нас надвинулись?

– Я-то не забыл, – парировал Ульссон. – И в Европе не забыли, а лет, как ни крути, прошло без малого сорок. Многое другим стало. Сами ж говорите – совсем по-иному пруссаки сражаются, если же к ним из тех двунадесяти хотя бы треть добавить – так, знаете ли, солоно нам придётся.

– Тебе б, Иван Максимилианович, в Академии Генерального Штаба лекции читать, – делано рассмеялся Богунов. Соглашаться с нудным свеем, понимай, почти что неприятелем-немцем, было выше гусарских сил. – Такой союз сколотить только Буонапарте мог, так он сперва всю Европу штыком к покорности привёл. А сейчас? Француз англичанину не товарищ, пруссаки с Веной за рейнскую мелюзгу, как петухи за кур, спорят, что ни год, все драки меж ними ждут; даны свеям ничего не забыли и не простили, лехи нас, конечно, ненавидят, да только пруссаков, австрияков и прочих германцев – ничуть не меньше… Куда им да единой армадой!