Вера Камша - Млава Красная

Зюке очень хотелось последовать примеру Крузе и исчезнуть. Отчаянно осматриваясь в поисках пути к спасению, княжна натолкнулась на взгляд высокого и сутуловатого человека с коротко стриженными на военный манер волосами. Он в разговорах не участвовал и, казалось, тоже дорого дал бы за то, чтобы оказаться где-то совсем в ином месте.

– Прошу простить, – перебила Зинаида готовых схватиться не на живот, а на смерть литераторов, – но кто сей господин у окна?

– Сей господин? – Кнуров и тут оказался первым. – Чистейшее сердце ваше заметило нашего собрата по перу столь же чистого, по-прежнему бродящего по дорогам прекрасного детства…

– Орест Аполлинарьевич Макарьин, – отрубил лысый борец с засильем иностранщины, – редкий гость здесь и знатный сочинитель. Да и вы, Зинаида Авксентьевна, смею уверить, книги его читали – в вашем собственном детстве, столь недавнем.

– Макарьин? – вырвалось у Зюки. – Постойте, постойте… «Приключения корабельного пса Алого»?

– Именно, – слегка поклонился лысый. И, невзирая на приличия, возопил, широко размахиваясь рукою: – Орест Аполлинарьевич! Пожалуйте сюда! Зинаида Авксентьевна желают…

– Да-да, желаю, – торопливо подхватила княжна.

«Приключения корабельного пса» она и в самом деле любила. Повесть о том, как русские моряки, отправляясь в кругосветное плавание на корвете «Находчивый», подобрали в порту молодого весёлого пса, как Алый постигал вместе с таким же молодым матросом Сеней сперва азы, а потом и высшие премудрости корабельной науки, как потом раз за разом выручал Сеню. Писал Макарьин просто и без прикрас, веял с его страниц ветер дальних странствий, вздувались паруса, и русский красавец-корвет резал волны, унося к родным берегам полюбившихся героев.

Однако даже в детские годы коробило, что все матросы «Находчивого» были один другого лучше, а вот господа офицеры так и норовили их унизить, оскорбить, несправедливо наказать, да и Алого всё время обижали, грозя «за борт выкинуть».

Макарьин подошёл, близоруко щурясь, поклонился Зюке.

– Ваше высочество, я счастлив…

– Да уж, Орест, будь счастлив, Зинаида Авксентьевна твоего «Пса» хвалила, – повёл первую скрипку лысый. За спиной Зюка слышала раздражённое сопение дуэтом – там готовились к контрудару Чудинов с Кнуровым, разом позабыв о соперничестве.

– Я читала… «Приключения». До сих пор помню, как книгу не могла закрыть, когда Сеня к пиратам карфагенским угодил, а Алый его спасал… Вы ведь сами плавали, Орест Аполлинарьевич?

– О да, ваше высочество. Плавал. Ходил вокруг света, – говорил Макарьин голосом тихим, совсем не походя на отставного моряка. – Мой покойный батюшка, увы, не видел для меня иного поприща. Знали бы вы, Зинаида Авксентьевна, каких трудов стоило мне выйти в отставку!

– Служба морская не по вкусу Оресту Аполлинарьевичу пришлась, – пропыхтел за спиною Кнуров.

– Хотя ничего, кроме как рассказов из оной, Орест Аполлинарьевич и не написали-с, – подхватил Чудинов.

– Почитал сие долгом своим, – поморщился Макарьин. – Матросики наши, вот подлинные герои, истинные ангелы, хотя с парижскими парфюмериями не знакомы, да и грамоты по большей части не разумеют. Но душою чисты! Куда чище, чем мы с вами, увы… Но простите, Зинаида Авксентьевна, сии материи, наверное, вам совсем не близки…

– Матросы наши, конечно, хороши и чудеса храбрости являют, – оспорил Макарьина лысый литератор. – Однако я и сам на эскадре плавал; когда Наполитанское землетрясение случилось и команды наши пожары тушили да завалы разбирали, невесть сколько людей спасли – офицеры наши ничуть матросикам не уступали. Да и управляли ими разумно. А что порой за нерадивость пропишут линьков, по морской традиции, – так то исключительно на пользу. Вы же свершаете ошибку, равняя слуг отечества с синими мундирами.

– Телесные наказания омерзительны! – содрогнулся Орест Аполлинарьевич. – А вы, Модест Ливиевич, на флоте, как я, не служили, всей подноготной не знаете и оттого…

Зюка отвернулась. Нет, нет, не хотела она больше говорить с господином Макарьиным. Пусть пёс Алый так и останется прекрасной памятью детства!

– Ваше высочество! – не преминул воспользоваться моментом Кнуров. – Книги Ореста Аполлинарьевича хороши бесспорно, однако просты, и читать их следует в юные годы. Человеку же зрелому, идущему путём истинного искусства, достойно…

– Достойно видеть и оборотную сторону жизни, – ловко подхватил Чудинов. – Вот ваш покорный слуга…

– Всё спорите? – Варвара Виссарионовна, придерживая папеньку за локоть, придвинулась к окружившим Зюку чудищам. – Зюшенька, ты хоть понимаешь, о чём речь?

– Гаврила Дмитриевич роман новый пишет, – не стала вдаваться в подробности Зюка. – Про Капказ…

– Я, как и всегда, взял за основу подлинную историю. – Если Кнуров напоминал Милорда, то Чудинов – раздувшегося перед голубкой сизаря. – Пленного, но так и не покорившегося ребёнка прихвативший его для забавы генерал насильно крестит и бросает в монастыре. Юноша вырастает, томим мечтой о свободе, но ничем не выдавая своих стремлений. Его готовят к постригу, но он бежит из ставшей ему тюрьмой обители и оказывается у Буонапарте…

– Знаю я ту историю. – Папенька, воспользовавшись случаем, высвободил руку у Варвары и взглядом указал истомлённой дочери на дверь. – Тесть мой покойный, Дарьи Кирилловны родитель, того мальчишку и привёз. Волчонок волчонком был, кусался даже.

– Ваше высочество, по понятным причинам я генерала Котенина не называю, но история сия…

– А что в ней такого? – не понял папенька. – Ну, оставил Кирила Петрович, покойник, находку свою в монастыре, пока персиян гонял, так ведь забрал потом и в Анассеополь привёз, василиссе в презент… Только с Буонапарте вы, любезный, загнули, Автандил сей как стал Арсению сапоги ваксить, так доселе и ваксит.

Зюке давно так не хотелось расцеловать отца, как в эту минуту, средь онемевших литераторов; правда, Авксентий Маркович о дочернем порыве не подозревал. Как и о том, что только что поверг противного Гаврилу в прах.

Рапорт лежал на столе – несколько листов, исписанных каллиграфическим, несмотря ни на что, почерком генерал-лейтенанта Ломинадзева. У стола, в кабинете василевса, сидели трое – вернее, сидели двое, потому что третий, хозяин, не переставая мерил просторную комнату шагами от стены и до стены.

Царило иссушающее молчание, и Николай Леопольдович, не в силах выносить более и тишину, и неподвижность, потянулся к рапорту, зашелестел бумагами.

Донесение штаба Второго армейского корпуса гласило:

«Всемилостивейший Государь!