Вера Камша - Млава Красная

Да, понадобятся, думал Росский. Того же Сажнева взять. Бог ведает, чем аукнулись расспросы настойчивого адъютанта, чего наврали в своём рапорте Шаховской с Ломинадзевым; и, главное, чем кончился вояж Богунова, добрался ли софьедарец до князя Геннадия, дошёл ли до Орлова доклад самого Росского…

Но пока что всё оставалось тихо. Штаб Второго корпуса также получил полное донесение о деле при Заячьих Ушах, о героизме Сажнева и югорцев; глядишь, и не станет Ломинадзев связываться, отыграется на мёртвых, на них всё свалит.

Да, нужны и журналы эти, и печати, и прочее.

– Ничего, Миша, – усмехнулся Росский. – Они нам бумажку – а мы им другую. Не на тех напали. Испугали гвардионцев бухгалтерией!

– Да уж, – поддержал другой офицер их же полка, майор Алексей Разумовский. – Пиши, Михайло, пиши. Твоё перо сейчас сотни штыков стоит.

– Игристого б с вас за такие слова… А то как бумажки сочинять, так «Миша, Миша!», а как добрым пуншем согреться, так…

– Ну и неправда, неправда! – запротестовали остальные.

– Ещё отпираются! – в шутку возмутился Вяземский.

Росский только улыбнулся и вновь склонился над картами.

В просторной палатке, настоящем шатре, где он устроил свой штаб, гудела докрасна накалённая печка, а за пологами грубой парусины завывал ветер. На Ливонию обрушилась настоящая зима, как никогда ранняя, и низкие тучи старались вовсю, засыпая снегом пустые поля и перелески.

Росский смотрел на карту.

Млавская бригада всей массой нависала над засевшим в Анксальте фон Пламметом. И не просто нависала – всячески показывала, что вот-вот пойдёт на приступ: гусары Княжевича, уланы Страха и донские сотни не вылезали из сёдел, рыща по ближним вражеским тылам и то и дело сшибаясь с озверевшими от эдакой наглости чёрными драгунами. Подоспевшие темрюкцы тоже требовали своей доли боя и получали её – «волки» фон Пламмета были не из тех, кто легко уступает поле.

И во весь богатырский рост вставал вопрос: что делать командиру Росскому? Прусские наёмники и ливонские ополченцы засели в крепком месте. Сколько их там, неведомо. Пленные отговариваются незнанием, но, если верен твой расчёт, Фёдор, и там на самом деле три дивизии да ливонские ополчения, впору думать, как бы тебя самого фон Пламмет глиной не обмазал да с яблоками в печь не поставил.

Миша Вяземский предложил «выманить неприятеля на восток ложным отступлением, присоединить по ходу дела все отставшие полки наши и обрушиться на врага, лишённого защиты своих редутов». Идею с жаром поддержали гвардионцы и гусары, даже Сажнев ворчал что-то одобрительное, армейские отмалчивались, но сам Росский лишь покачал головой.

Давать встречный бой, да не просто встречный, а обернув отход в наступление, – это очень, очень сложно и рискованно. Тем более с таким противником, как фон Пламмет. Это вам не османские паши. Конечно, слава Буонапарте в памяти толкалась и ворохалась, нашёптывая сладким и лживым голосочком, мол, а ты чем хуже, Фёдор Сигизмундович? Иль в солдат своих не веришь? В оружие русское? Иль ты не гвардионец? Жизнь одна, всё равно помирать, и какая радость командиру-гвардейцу старость на козетке встречать, глухим, беззубым да полуслепым?

Росский только тряс головой, отгоняя негодные мысли. Нет, военное искусство – наука строгая. Случались во все века чудеса, сотня тысячу останавливала, тысяча десять тысяч гнала, но плох тот командир, что на чудо оное полагаться станет и на себя лавры Александра Великого примерять. А вот окружить фон Пламмета, да так, чтобы он сам того не заметил, – совсем другое дело.

Не «удача воинская» или там «счастье боевое» нужны Фёдору Росскому, а трезвый и холодный расчёт. Пруссаки орднунгом своим и сильны, и слабы. Правилам привержены, их держатся, даже в наёмных войсках, формально от уставов армейских свободных.

И Млавская бригада усиленно копала землю в виду ливонских ретраншементов, показывая, что ни о чём, кроме лишь обороны, не помышляет.

Фон Пламмет, однако, имел собственное мнение, как надлежит развиваться событиям.

Выстрел, выстрел, выстрел – Росский, Вяземский и остальные бросились из штабной палатки наружу.

Так и есть – отряд драгун опять схватился на фланге с казаками, очевидно, слишком близко подобравшимися к ретраншементам. Обычно донцы уворачивались и отходили, не принимая боя, но на сей раз что-то не заладилось, потому что к «чёрным волкам» присоединились вертлявые гусары. Лёгкие, под стать казакам, они деловито брали русских в клещи.

Не дожидаясь команды, понеслись на выручку темрюкские эскадроны. Росский вскинул подзорную трубу, видя, как конники сшиблись посреди белого поля, – никто не желал уступать, ни Пламметовы драгуны с гусарами, ни русские казаки с темрюкцами.

– Как бы он не решил в большое сражение нас втянуть… – сквозь зубы проговорил Вяземский.

– Отводить наших надо, – согласился и Разумовский.

Кавалерийская стычка окончилась всё-таки в пользу «чёрных волков», к ним подкрепление подоспело первым. Однако и казаки с темрюкцами сумели разорвать стянувшуюся было удавку, открыли огонь югорцы, две их дежурные роты успели на выручку; била русская артиллерия, преграждая дорогу немецкой подмоге, и драгуны повернули назад, подхватывая и увозя собственных раненых и убитых.

Донцы с темрюкцами так и остались лежать, где лежали.

Росский мрачно глядел на разбросанные по полю тела.

Хоть и зовётся сие действо разными красивыми словами вроде «разведки боем» или «беспокоящего рейда», а солдаты в нём гибнут по-настоящему.

Медлить нельзя.

– Бери, Михайло Константинович, пару казаков и белый флаг, отправляйся прямиком ко Пламмету. Договоритесь о перемирии для выноса раненых. Хоть на полчаса. Заодно поглядишь на нашего… прусского атташе в отставке.

– Всё сделаю, – отрывисто кивнул начальник штаба.

Сажнев ещё не вернулся из передней линии, упрямый Княжевич орудовал со своими гусарами где-то глубоко на западе от Анксальта, и рядом с Росским не осталось никого из соратников по делу у Заячьих Ушей, кроме одного лишь Разумовского. Гвардионец вновь поднёс подзорную трубу к глазам, проследил за торопящим коня Вяземским и его конвоем – до тех пор, пока подполковник с белым флагом не скрылся за прусскими ретраншементами.

– Ждём, господа.

Лекарские команды с носилками стояли наготове, вместе с примчавшимся из деревни Ягодки знаменитым военным хирургом Паллантом Сафроновичем Бетьевым. Доктор опередил всех штабных, оставив болящего Шаховского на попечение не столь именитых эскулапов, в то время как Ираклий Луарсабович Ломинадзев «с немалым героизмом в непроходимых топях собирал рассеянные части наши». И как человек гражданский, хоть и с чином в Военно-медицинской академии, терпения Бетьев не имел совсем, когда речь шла об оставшихся на поле боя людях.