Александр Золотько - 1941. Время кровавых псов

Сумка и патроны. Это было гораздо важнее, чем коротко остриженный затылок, освещенный вспышкой выстрела.

— А ты у нас герой. — Орлов подошел к Севке и хлопнул его по плечу. — Я уж думал — все…

— Что — все?

— Что тут мне и смерть пришла. Успел даже огорчиться немного… — Орлов высморкался. — Вот, нос мне, кажется, погнули… Честно — я не думал, что выживу. Неприятное, скажу тебе, чувство… Только подумать, я — и промазал трижды. Трижды — и почти в упор… А ты — молодец. Считай, что мы квиты.

— «Квиты» по-украински значит цветы, — сказал Севка. — Цветочки.

— Тоже вариант. — Орлов несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. — Ладно, нужно уходить. У тебя как с патронами?

— Пачка в сумке.

— Это хорошо. У меня еще один магазин. И все. Еще одна такая выходка с нашей стороны, и даже застрелиться будет нечем. — Орлов нагнулся, голос стал глухим. — Где тут моя винтовка? К ней у меня еще четыре обоймы…

Севка шагнул к рощице, споткнулся обо что-то мягкое и чуть не упал. Осторожно переступил через покойника.

Пока искал сумку и фуражку, Орлов собрал свое имущество.

— Слышь, Орлов, ты не можешь перезарядить мой револьвер? — попросил Севка.

— Руки дрожат? Ладно, бывает. Ты вообще неплохо держишься. Когда я своего первого убил, мне совсем плохо было.

Орлов взял у Севки «наган», выбил на ощупь из барабана гильзы, потом разорвал пачку с патронами, часть вставил в барабан, а остальные отдал Севке. Тот ссыпал их в карман галифе.

— Все, — сказал Орлов. — Нам пора. Общее направление — на северо-восток. Шагом марш.

И они пошли.

Идти было не очень удобно, земля была неровной, километра через два Севка чуть не сверзился в воронку посреди поля. То ли прилетел шальной снаряд, то ли самолет случайно сбросил бомбу, решил Севка.

Часа через полтора они добрались до леса. Идти стало еще труднее. Лес был густым, с богатым подлеском, с низкими ветками, норовившими расцарапать лицо или хотя бы сбить фуражку. Пришлось ее снять и нести в руке.

— Так. — Орлов остановился, Севка, уже давно ничего не различавший, натолкнулся на него и замер. — Так мы далеко не уйдем, как полагаешь?

— Полагаю… — сказал Севка, осторожно потрогав свежую царапину на щеке.

— Значит, привал до восхода. Располагайся.

— Где?

— Там, где стоишь, — ответил Орлов. — Падай.

Севка сел. Потом лег, под локтем хрустнула ветка.

— Смотри не напорись на сучок или корень, — посоветовал Орлов. — Как самочувствие?

— Нормально. Нет, правда, нормально, — торопливо добавил Севка, которому в молчании старшего лейтенанта померещилась ирония.

Севка хотел добавить что-то энергичное, типа «все пучком» или, там, «круто», но подумал, что фраза может оказаться непонятной для Орлова. Лучше говорить на литературном языке, без всяких там неологизмов, арготизмов и прочих новоделов.

— А чего они на нас бросились? — спросил, немного помолчав, Севка.

— Убить хотели, — ответил Орлов. — Ты что, сам не понял?

— Это я понял, но почему?

— Знаешь, товарищ младший политрук, ты меня удивляешь. Нездешний ты какой-то. Хотя, с другой стороны, ты же, как политработник, должен всех делить по классам. Вот ты по происхождению кто?

— Мама — учитель. Отец… Отец — журналист, — честно ответил Севка, надеясь, что не придется объяснять старшему лейтенанту, откуда в советском Харькове могла взяться газета «Харьковские губернские ведомости».

Можно было сказать, что отец работал ответственным секретарем в «Вечерке», но черт его знает, была эта газета до войны или нет.

— А у меня — отец военный, а мать… Мать не работала. То есть классово мы с тобой принадлежим к прослойке. Где-то между рабочим и колхозницей. И защищаем власть рабочих и крестьян. Так?

— Так.

— А рабочие и крестьяне, как мы с тобой обнаружили, не так чтобы горят желанием эту свою власть защищать. Так?

Севка промолчал.

— Да все так, — засмеялся Орлов. — Такая путаница замечательная получается, обхохочешься.

— Но ведь не все же…

— Не все. Тут ты совершенно прав. Но разве это значит, что те, кто вот там, на дороге, ждал немцев, чтобы второй раз сдаться в плен… они что, сильнее хотят жить, чем те, которые умирают в окопах? Честно умирают? В империалистическую… В империалистическую войну та же чушь была. Под конец, в революцию. Одни продолжали воевать за родину, другие призывали все бросить ради идеи… А третьи… Третьи просто решили выжить… — Голос Орлова стал задумчивым. — Вот эти третьи…

— А тебе сколько лет? — спросил Севка.

Историю он знал плохо, но то, что Первая мировая война закончилась в восемнадцатом, помнил. Если сейчас сорок первый, то получалось, что та война закончилась двадцать три года назад. И было старшему лейтенанту Орлову тогда никак не больше пяти лет.

— Мне — двадцать шесть. Я — пятнадцатого года рождения. Мне отец рассказывал. Папа. Ему пришлось повоевать и в Мировую, и в Гражданскую… Вот он рассказывал, что побеждали те, кто мог заставить желающих выжить любой ценой идти на смерть…

— Это как?

— А очень просто. Ты объясняешь такому жизнелюбу, что если он не пойдет в атаку, то ты его расстреляешь. И он прикидывает, что тут он погибнет точно. Без всяких вариантов. А там, в атаке, у него есть шанс. Пусть даже совсем крохотный, но шанс. И они шли в атаку. Те, кто за идею, и те, кто хотел остаться в живых. Человеку свойственно все упрощать. Сводить свою жизнь к простым движениям… — Где-то рядом, почти над самой головой истошно закричала птица, Орлов замолчал, прислушиваясь.

Было тихо. «Птице, наверное, приснилось что-то страшное, или она выпала из гнезда, — решил Севка. — Интересно, птицы видят сны?»

— Ладно, — сказал старший лейтенант. — Давай спать.

— Но ты не закончил.

— Про что? Про тех, которые хотели нас в благодарность убить? Что тут заканчивать? Они свели свою жизнь к очень простому действию — сдаться в плен, переложить ответственность за свою дальнейшую жизнь на немцев. Немцы ведь не погонят их в атаку. А наши — наши обязательно погонят. Вот тут и прикинь, что безопаснее. Я вообще удивляюсь, отчего еще заложников не берут…

— Каких заложников?

— Обычных, из семей воюющих. Погиб — молодец, паек и пособия для семьи. Сдался в плен — всем будет плохо. — Орлов сделал паузу. — Нет, все-таки хорошо, что я не маршал. Я бы столько народу загубил… Или спас. Ты как думаешь?

Севка не ответил.

— Ну, спи… — тихо пробормотал Орлов, завозился, устраиваясь на земле, и затих.

Даже дыхания не было слышно.

А Севке спать не хотелось. Сердце часто-часто стучало, удары его отдавались во всем теле, оседая с легким шорохом где-то в голове.

День. Прошел всего только один день. И то, что вначале показалось Севке невероятным и важным, теперь стало почти ничего не значащим, будто и не было ничего до того, как Севка очнулся посреди поля.