Вера Камша - Млава Красная [пролог и первая глава]

Огромного подполковника, во главе югорских стрелков дефилировавшего через Дворцовую площадь под пристальным взглядом василевса, звали Григорий Сажнев.

Похожий на медведя, с мощной нижней челюстью и глубоко посаженными тёмными глазами под выдавшимися далеко вперёд надбровными дугами, Сажнев играючи ломал подковы и скручивал в трубочку медные пятаки. Мог и пару гвоздей завязать узлом. Батальонные умельцы, что строили подполковнику сапоги, с гордостью клялись, что второй такой ноги — «медвежьей лапы» — не видали.

Уроженец вятской глухомани, подполковник с равной уверенностью чувствовал себя в бою, на марше и на биваке, но «столицы» недолюбливал. К оным же командир югорцев причислял не только Анассеополь, но и все города, где от нечего делать фланируют по улицам, разъезжают по балам да театрам и сидят по новомодным ресторациям. То, что путь Сажнева лежал именно в ресторацию Танти, что на углу Большой Гвардионской и Барабанного переулка, настроения отнюдь не улучшало.

На Ладожской першпективе Григорию бывать доводилось не так чтобы часто, и не сказать, что он так уж желал бы видеть её и впредь. Подполковник хмуро взрезал столичную толпу, изрядную часть которой составляли чиновники в зелёных вицмундирах. Давно закончился парад, шёл четвёртый час пополудни, и югорец уже опаздывал на встречу, назначенную полковником Росским, нынешним командиром полка гвардейских гренадер и товарищем по Капказу, одним из немногих анассеопольских знакомцев.

Сдружившись на Зелёной линии, когда гренадеры и стрелки не выходили из стычек и боёв, Сажнев и Росский по возвращении в Россию ещё не встречались. Подполковник со своей югрой не вылезал с батальонного стрельбища да из приладожских лесов, Росский же оставался в кругу службы и семьи — последней Григорий так и не обзавёлся. Разумеется, Сажнев не пытался возобновить дружбу с гвардионцем, которому оказывал протекцию сам военный министр; в конце концов Росский разыскал югорца сам, передав с памятным по капказской Зелёной линии денщиком Фаддеем приглашение отобедать. Сажнев, не подумавши, брякнул, что будет, о чём сейчас истово жалел, неуклонно пробиваясь к неприятной цели. Гвардионская улица полностью оправдывала своё название, и, ловя на себе любопытные взгляды золотопогонных поручиков, подполковник всё больше мрачнел, что немало усиливало его сходство с медведем. Затея была глупой с самого начала. Будь Фёдор Сигизмундович в расположении вспомнить их товарищество, пригласил бы Сажнева в дом, познакомил с семейством, а тут… Вроде как городовому на праздник водки в сени вынести.

— Ваше высокоблагородие! — Денщик Росского Фаддей, лёгок на помине, выскочил из изукрашенной двумя пузатыми вазами арки, как чёртик из табакерки. — Григорий Пантелеич! Так-от и знал, что с разгону проскочите… Тут это. Во дворе, значит…

— Тут? — Югорец уставился на вазы, как на подлежащий штурму горный аул.

— Так точно, — охотно подтвердил денщик. — Офицеры гвардиёнские, из пехоты которые, тут завсегда кушают, а напротив и наискосок — ресторация Борелли, там всё больше кавалергарды с конногвардейцами. Вы уж, Григорий Пантелеич, не обессудьте, что не на квартире принимаем. Вовсе худо у Фёдор Сигизмундыча с супругой… Как отказался к Сергию свет-Григорьичу в министерству пойти, так и худо.

Сажнев кивнул, на душе сразу потеплело. Что такое «худо» в доме, он помнил отлично, спасибо, отчим сбагрил пасынка в кадетский корпус учиться на казённый кошт, и дважды спасибо чиновнику-мздоимцу, загнавшему не имевшего ни денег, ни протекции прапорщика на Капказ заместо купеческого сынка Пивоедова. В гарнизоне Григорий от тоски взбесился бы, на Капказе он к тридцати годам выбился в подполковники. На Капказе он обрёл «своих» югорцев!

— Сюда, барин. Сейчас вас проведут, человек то есть проведёт… Нам-от, нижним чинам, в ресторации ходу нет, а вам — в кибинеты…

«Человек» — вертлявый малый, которого так и тянуло взять за шиворот и потрясти, — увлёк подполковника за собой в слитный, приглушённый гул, откуда, будто рыба из озера, выплёскивались то заглушённые коврами шаги прислуги, то звон серебра, то хлопок вылетающей из горлышка пробки и возбуждённые голоса.

— Ваше высокоблагородие, прошу покорнейше. — Вертлявый распахнул дверь, и навстречу Сажневу с тёмно-красного дивана поднялся офицер в мундире гвардейских гренадер. Высокий и плечистый, с мягким, обманчиво спокойным и даже вроде как не очень волевым лицом, Фёдор Росский был не из тех, на кого сразу обратишь внимание. И не из тех, кого забудешь.

— Давненько не виделись, друг мой! — Росский шагнул вперёд, они обнялись. — Хоть бы весточку подал. Кабы не Колочков из министерства, я бы до парада и не узнал, что югра здесь. Я-то думал, ты всё по капказским линиям, злых горцев гоняешь…

— Гонял, Фёдор Сигизмундович, — усмехнулся Саж-нев, понимая, каким вышел бы дураком, не придя и оттолкнув друга. — Гонял до самого Камиль-бекова безобразия. А уж после него — да, прогуляться довелось…

— Наслышан, как же, — кивнул гвардионец. — Жаркое дело было, Григорий Пантелеевич?

— Жаркое, — эхом откликнулся югорец. Рука сама ухватила стопку — запить жуткие воспоминания: когда они вошли в станицу, где полтора дня хозяйничал сиятельный Камиль-бек, на пороге осквернённой церкви их ждал с издевательской аккуратностью выложенный, в явную насмешку над христианским, крест: слой бутового камня, слой связанных, притиснутых друг ко другу детей, от младенчиков до трёх-четырёхлетних малышей, и сверху снова камень.

Замерли тогда солдаты — замерли сперва, а потом все разом, голыми руками да тесаками бросились рушить проклятое каменное зло. Кто-то крикнул, чтобы тащили шанцевый инструмент, но не успели даже приволочь кирки, стрелки кровавили ладони, срывая с места ненавистные валуны.

Мёртв. Мертва. Мертва. Мёртв…

Дышала только одна девчоночка, её только и удалось спасти.

Банду Камиль-бека после того выслеживали почти полгода, наконец загнали в ущелье, и… Сажнев не успел тогда остановить разбушевавшихся солдат, да и, будем откровенны, не захотел останавливать. Если знатного пленника отослать в Анассеополь, он ведь вывернется, гад, в раскаяние с благородством сыграет, а василевс, глядишь, вместо того чтобы повесить ирода, отправит в ссылку, куда-нибудь под Желынь, ещё и пенсион, как тому имаму Газию, назначит… Нет, уж лучше так, как они тогда. Надолго запомнят горы, как вопил сиятельный бек вместе с верными мюридами, откуда голос только взялся.

— …Поймали, значит, сиятельного, — неожиданно зло ухмыльнулся Росский, дослушав повесть Сажнева. — И поступили с ним соответственно?