Юрий Валин - Вариант 19

В кустах зашуршало, прапорщик инстинктивно вскинул винтовку.

— То я, — из-за кустов осторожно высунулась Вита.

— Так чего тогда крадешься?

— Катерина Еорьевна сказала, що вы часовой бдительный, обережно треба.

Герман пожал плечами:

— Обычный я часовой. Это что у тебя?

Вита со скрытой гордостью раскрыла ладонь:

— Вот. Сама зловила.

На ладони шевелил хвостиком карасик размером с указательный палец.

— Здорово! — искренне сказал Герман. — Так вы там рыболовством занимаетесь? Ну и есть успехи?

— Средне так. Але на вечир хватит. Катерина Еорьевна казала, как голыми руками рыбу ловить. Извозились вси, зато забавно и юшечка буде.

— Все-то умеет ваша Екатерина Георгиевна, — пробормотал Герман.

— Я теж умею, — со странным упрямым выражением сказала Вита. — Хоч кныши, хоч рыбку фаршировану. Только я на плите звыклась готовити. А здесь у нас даже кастрюли нету. Было бы посуда, я бы вам показала вкусноту. Катерина Еорьевна запитує — все ли тихо? Костер можна разводить?

— Отчего же нельзя? Ни единой души. Только малиновки поют.

— Красиво вильшанки поют, — согласилась Вита. — Вы, Герман Легович, идите. У костра поможете, поразмовляете. А то все на часах и все мовчком. Я подежурю.

— Вот еще, — Герман усмехнулся. — Из карася, конечно, форшмак не приготовишь, но рыбу чистить самое девчачье дело. А я разве, что хвост от жабр отличать умею.

— Ничего, що там чистить, без вас управятся. Вы просто отдохнете. Нехорошо весь час в одиночку быти. Вы мине винтовку не давайте, она тяжела как гармата. У меня револь'вер есть. Идьте, идьте, Герман Легович.

Герман посмотрел озадаченно. Уж одиноким он себя определенно не чувствовал. Преступником, беглецом, авантюристом, в конце концов, но уж точно не робинзоном. С Пашкой ежедневно заводили дискуссии — или по поводу политического будущего России, или на иные, более нейтральные темы. По правде говоря, спорить с юным пролетарием в последнее время не хотелось. И Пашка уже не так слюной брызгал, возводя осанну мировой революции. Больше говорили о Москве, о Великой войне, и как ни странно, о спорте. По поводу спорта, физкультуры и прочего физического развития Пашка был превеликий энтузиаст. Даже странно для столь необразованного мастерового парня.

С Протом тоже было о чем поговорить. Знал мальчик много, но какими-то урывками и обрывками, хаотичность коих неизменно ставила в тупик прапорщика. Библию и Евангелие Прот помнил чуть ли не наизусть, но почему-то никогда не цитировал, как свойственно большинству глубоко верующих людей. Насчет большого мира, особенно заграничного, мальчик пребывал в глубочайшем невежестве, зато иной раз поражал знанием отечественной истории. То из него вываливались рассказы о крестьянских настроениях после реформы 1861 года, то пересказы ярких воспоминаний какого-то одноногого ветерана о взрывах севастопольских фортов в злосчастном августе 1855-го. Слышал ли он это в действительности, или запомнил какие-то свои смутные видения, Прот и сам не знал. Частенько обсуждали трудную жизнь мальчика сообща, командой. Пашка настаивал на усиленном закаливании и ежедневной гимнастике. Бумажку с рисунками-пиктограммами чудодейственных упражнений он уже успел нацарапать и всучить мальчику. Прот обещал в спокойной обстановке непременно заняться, но сомневался, что приседания помогут ему не сойти окончательно с ума. Похоже, Прот относился к младому большевику, а заодно и к дезертиру-прапорщику, как к большим дитятям. Впрочем, Германа это почему-то совершенно не обижало.

Иное дело любое краткое, и, в общем-то, дружелюбное обращение непосредственно самой предводительницы. Герман мгновенно впадал в позорное остолбенение, из которого вырваться можно было, лишь сказав какую-нибудь колкость. Впрочем, на колкости надменная амазонка не обращала ни малейшего внимания, и это опять же безумно злило прапорщика.

В общем, одиноким себя, впервые за многие годы, Герман не чувствовал.

…- Та иди теж, — настойчиво повторила Вита. — Только и рыбу забирайте зараз.

— Тебе нужно в одиночестве побыть? — догадался Герман.

— Мне?! — Вита посмотрела с изумлением и обидой. — Мне, пан офицер знае, теперь до віку в одиночестве быти.

— Извини, — Герман на мгновение зажмурился, — я, кажется, глупость сморозил.

Вита дернула угловатым плечиком и деловито, хотя и неумело, принялась проверять барабан нагана.

Герман посмотрел на аккуратно уложенного на лист карасика, на чешую, прилипшую к широкой юбке, и сказал:

— Ты, Вита, извини, но не могла бы ты ответить на два вопроса? Ты почему меня по имени-отчеству зовешь? Я тебе не командир, не начальник. И не такой я уж старый.

— Ой, не старый он! Вы же человек образованный, столичный, в чинах. А я що таке? Неужто мне вас Гершкой, как плотникова сына кликати?

— Нет, Гершкой не надо, — Герман старался не улыбаться. — Можно просто Германом. Послушай, ты зачем меня отсюда спровадить хочешь?

— Не отсюда. До костра вам нужно ити, — Вита смотрела ему куда-то в район уха, и Герман с изумлением понял, что ее смуглые щеки розовеют.

— Идите, — пробормотала Вита, по-прежнему глядя сквозь долговязого прапорщика. — Сядите. Молчите. Дивитесь на неё. Вы же так дивитесь, що нам стыдно. Та ни боже ж мой, я ни в укор вам. Зависть берет. Мы с Проткой пачканные, колечененые, на нас так в житти никто не гляне. Ой, завидую я, хочь пулю в лоб пускай.

— Вита, — оторопевший прапорщик снял и зачем-то протер очки, — ты что такое несешь? Какие же вы калеченные? Ну, Прота монастырская жизнь слегка подкосила. Но ты-то…

— Я-то? Протку поповская мудрость спортила. А меня то, що ноги дюже сильно разодрали. Та выкинь ты свои окуляры! Потребни они тебе, як корове седло. Що молчишь? С порчеными девками не пристало размовлять?

— Вита, я бы очень хотел, чтобы мы тогда раньше пришли. Чтобы не опоздали. Я бы этих гадов одним прикладом бы забил.

— Та сильно вы припозднились, — глухо сказала девочка. — На сутки почитай. И бомбу вы, пан прапорщик, дурно шпурнули. Трохи точней, та была бы я со своей семьей.

— Дура ты! Извини, но Катька прямо так бы тебе и сказала. И по лбу бы дала.

— Она и сказала. Только с загином. И дала не по лбу, а по заду. А вы, Герман Легович, мне ничего больше не додасте?

— Добавлю. И думать так никогда не смей. Молодая девчонка, хорошенькая, а глупость такую несешь. Не идет тебе, Вита. Наган дай сюда…

Тонкое запястье в разводах от илистой речной воды прапорщик перехватил, но револьвер отнять не удалось. Герман взвыл сквозь зубы, отдернул руку — зубы у Витки были по-прежнему острыми.

Девушка отскочила:

— Вечерю без вас сварим. Дурненный вы, Герман Легович. Наган я ни в жизнь никому не отдам. Еще и образованный, — Вита подхватила рыбешку и скрылась за кустами, только юбка хлестнула по ни в чем не повинному остролисту.