Иван Евграшин - Стальной лев. За Родину! За Троцкого!

Однако закусивший удила офицер лишь еще больше побледнел и промолчал. Феликс Эдмундович окинул его тяжелым взглядом.

– Ну что же, если вы, сударь, не только не думаете о людях, которые обязательно погибнут от вашего предательства, но и не жалеете ни себя, ни детей своих, ни родителей, тогда и я не вижу никакого смысла их жалеть.

Дзержинский повернулся к ожидавшему команды чекисту и произнес одно слово:

– Расстрелять.

Сразу после этого, повинуясь знаку Колыванова, перед стоящими у стены людьми выстроилась расстрельная команда из шести человек. Они подняли револьверы и по знаку Демьяна открыли огонь по стоящим у стены людям. С комендантом случилась истерика. Самое же странное было в том, что из стоящих у стены спиной к расстрельной команде людей упал только один – старик-отец коменданта. К нему сразу бросилось несколько чекистов и начали приводить в чувство.

В это время комендант бесновался и брызгал слюной, его держали четверо чекистов, еще двое находились рядом на всякий случай. Слова, которые бывший офицер использовал, сделали бы честь загулявшему драгунскому эскадрону.

Дзержинский приказал окатить водой чиновника для успокоения и отвести того в кабинет, потом повернулся к Колыванову.

– Демьян, старик, скорее всего, умер. Наверное, сердце не выдержало. Позови доктора, пусть осмотрит и распорядись отвести остальных в теплое помещение. Они еще пригодятся.

Демьян пошел выполнять указание, а Железный Феликс отправился обратно в кабинет, где недавно начинался разговор.

Мокрый комендант уже перестал орать и грозить чекистам всеми карами небесными. Он, связанный, сидел на стуле, опустив голову, и, видимо, пребывал в состоянии некоторой апатии. Когда Дзержинский вошел, комендант поднял на него полные муки глаза.

Феликс Эдмундович прошелся несколько раз перед сидящим на стуле заговорщиком, а потом остановился.

– Мои люди стреляли холостыми патронами. Ваш отец умер, скорее всего, от разрыва сердца, и боюсь, доктор уже ему не поможет. Если вы мне сейчас же не расскажете все, что знаете о заговоре, я прикажу зарядить один из револьверов боевыми патронами и повторить казнь. Потом еще раз и столько раз, сколько понадобится. Мне необходима информация о заговоре и о том, как вы используете телеграф для передачи сообщений колчаковцам, и я эту информацию получу, даже если мне лично придется разрезать на маленькие кусочки, и вас и ваших родственников.

Председатель ВЧК в упор посмотрел на офицера. Тот молча ждал продолжения, и в его глазах плескался ужас.

Феликс Эдмундович продолжил:

– Я не буду обещать вам жизнь. Говорю честно и прямо. Вас расстреляют. Но я даю слово, что, в случае вашей помощи в уничтожении заговорщиков, ваши родственники останутся не только живы, но и на свободе. Решать вам. Либо вы говорите, либо я прикажу повторить расстрел. Решайте, у меня нет времени, у вас – его еще меньше.

Комендант немного подумал.

– У меня есть одно условие, – обратился он к Дзержинскому.

– Слушаю, – немедленно ответил тот.

Комендант еще немного подумал.

– Я хотел бы, чтобы вы помогли моей семье выехать за границу. У меня есть кое-какие сбережения, немного, но на первое время им хватит, чтобы не умереть с голоду.

– Вы же понимаете, что даже в случае моего обещания, у вас нет никаких гарантий? – в ответ спросил Феликс Эдмундович.

– Понимаю. Поэтому не прошу вашего обещания. Мне будет достаточно, если вы дадите мне слово. Тогда невыполнение ляжет на вас тяжким грехом.

Председатель ВЧК смотрел на этого человека и думал о том, что происходящее сейчас мало отличается от методов, которые применяли некоторые жандармы.

В этом Дзержинский, прошедший ссылки, сидевший в тюрьмах, бежавший с каторги, где он оставил свое здоровье, много лет бывший нелегалом, разбирался очень хорошо. Слишком хорошо.

Феликс Эдмундович подумал, что, дав слово этому человеку и не выполнив его, он ничем не будет отличаться от тех, кто сажал и ссылал его самого, от тех, кто засылал провокаторов и убивал его товарищей. Еще он подумал, что если все действительно так и будет, то все смерти и жертвы, все мучения и вообще вся Революция, все было зря. И вот этого он не мог допустить.

– Я даю слово, что ваша семья беспрепятственно покинет страну и возьмет с собой все сбережения. Также я обещаю, что лично помогу им в этом, – наконец сказал Феликс Эдмундович.

Комендант пристально посмотрел на него. Немного помолчав и, видимо, собравшись с мыслями, он заговорил.

Стенографист начал запись.

Оказалось, что основную роль в заговоре играет командир первого Советского полка Бармин – бывший кадровый офицер, кавалер ордена Святого Георгия четвертой степени. Именно он и был руководителем глубоко законспирированной пермской офицерской организации.

Так же активистами мятежа были начальник штаба полка штабс-капитан Горбунов, полковой адъютант прапорщик Одинцов и командир гренадерской роты поручик Горбунов. Кроме того, в число главных идеологов и организаторов заговора входил и сам комендант станции Пермь-два.

Кроме того, комендант рассказал и о других участниках заговора. Получалось, что в подготовке мятежа участвуют практически все военспецы, а именно: руководитель оборонительных сооружений инженер Банин и все его сотрудники; путейский инженер Адриановский и весь штат специалистов Округа путей сообщения; заведующий отделом военных сообщений Сухорский и его сотрудники; заведующий Мобилизационным отделом Окрвоенкомиссариата Букин и его специалисты; командир караульного батальона Уфимцев и начальник отдела особых формирований Эскин; командир Инженерного батальона со своим помощником, комендант станции Пермь-один, весь учетный отдел Управления снабжения армии и половина членов Центраколлегии.

Все эти специалисты готовились перейти на сторону белогвардейцев.

Дзержинский представил себе масштаб заговора и мысленно вздрогнул. Катастрофа, которая могла постигнуть красных при сдаче Перми, была бы действительно велика. В Перми были сосредоточены огромные запасы сырья, продовольствия и снаряжения, необходимые для всего Восточного фронта. Пермь была не только крупным железнодорожным узлом, но и важнейшим после Казани речным портом на Каме, отсюда по рекам удобно было транспортировать военное снаряжение и войска вдоль всего Западного склона Урала.

Потеря этого города очень дорого обошлась бы молодой Республике.

Еще Феликс Эдмундович подумал о том, что Троцкий оказался не просто прав, это выглядело как некое предвидение. И то, что он так быстро отреагировал на обстановку, оставил в стороне свои амбиции и вызвал на помощь Сталина и Дзержинского, говорило о том, что Лев Давидович перешел на другой, более высокий уровень понимания ситуации и личной организации. На этом уровне личные амбиции и цели уступают место необходимому для государства и людей, в нем живущих, что и становится главной целью, которой и подчиняется все личное. Троцкий явно совершил принципиально качественный скачок. Такое поведение характерно для лидеров мирового масштаба.