Иван Аврамов - Ловушка для Левши

Бычий рог, похожий на изготовленную к броску змею, и не лишенное изящества, опять-таки бычье ухо отливали древней золотой темью и украшали шлем лишь справа. У человека в шлеме был тяжелый подбородок – классический признак железной воли и упорства, граничащего с упрямством. Античная прямизна носа, прерываемая еле заметной горбинкой, непреклонный взгляд властелина – царь? А кто же еще! Для сведущего человека достаточно этих бычьих рога да уха на шлеме, чтобы убедиться, – это не кто иной, как Селевк I, чья держава, основанная им же самим, простиралась от Сирии до Индии.

Чья-то рука бережно вынула монету с изображением Селевка из черного бархатистого углубления и опустила ее в портмоне. Остальные несколько десятков монет скопом перекочевали в серый кейс из натуральной кожи. Проворные пальцы тут же набрали на кодовом замке привычную комбинацию цифр…

То, что подсматривать нехорошо, Боре Оржеховскому, как мальчику из интеллигентной семьи, было известно. Но он ничего не мог поделать с собой. Раньше, случалось, брал подаренный отцом сильный морской бинокль на пляж. Интересно понаблюдать, как будто рядом – рукой подать, плывет прогулочный теплоход с безмятежными пассажирами, лица которых отчетливо видны; как неотрывно смотрит на поплавки рыбак с «резинки»; как резвятся на противоположном берегу Днепра купающиеся люди. Но так было раньше. А теперь…

Однако, все по порядку. Весной в их большом, на несколько шестнадцатиэтажных муравейников, дворе появилась девочка Лариса с айвово-желтыми волосами и темно-карими, почти черными, глазами. Не только Борис – все окрестные мальчишки поняли, что отныне это местная королева красоты.

Борькин папа, между прочим, тоже обратил на нее внимание. Как-то раз Лариска с подружкой выгуливала свою необыкновенно симпатичную собачку Джесси, маленькую, рыжую и…черноглазую – просто-таки копия хозяйки, а Борис с отцом торопились на рынок за мясом для шашлыка. Выходить на шашлык дважды в месяц по выходным стало в их семье чем-то вроде незыблемого ритуала. Тут вот родитель, едва они разминулись с подружками, и произнес, совсем не заметив, как после его первых же слов сын густо и мучительно покраснел:

– Какая красавица – с ума сойти! Про нее, кажется, и пел когда-то Валерий Ободзинский, который вполне мог соперничать славой с Муслимом Магомаевым: «Эти глаза напротив чайного цвета…» – Строчку из песни Ростислав Захарович даже пропел.

– Года через два, когда этой девчонке исполнится восемнадцать-девятнадцать, не один парень потеряет от нее голову. Надо ж – майский одуванчик с карими глазами… Кстати, Борис, а не к шапочному ли разбору мы поспеем? Для шашлыка, сыне мой, годится не всякое мясо. Собственно, ты это знаешь не хуже меня…

Борьку всегда умиляли эти отцовы «перепады» – от лирики к голому рационализму, причем без всяких пауз, без перебрасывания каких-либо «мостиков». А еще это странное пристрастие вплетать в свою речь старославянизмы или же придавать вполне современным словам архаическое звучание – «сыне мой», если это касалось Борьки, сестренку же Владу отец называл не иначе, как «отроковица», «дщерь моя»…

Представляя, видимо, завтрашнее священнодействие у костра, Ростислав Захарович весь ушел в себя. Он даже и мысли не допустил, что как раз его сын уже потерял голову от этой девочки. Да, от правды никуда не скрыться – Борис Оржеховский вот уже полгода как влюблен, тайно, тихо, безнадежно, в желтоволосую Лариску. Весной ее семья въехала в соседний, напротив Борькиного, дом – седьмой этаж, квартира сорок. Весной Лариска впервые явила себя их шебутному и голосистому двору и, надо сказать, явление это сопровождалось восторгом практически всех пацанов и неафишируемой завистью некоторых девчонок. Опять-таки весной Борис Оржеховский понял, как сладко может оборваться сердце и сколько поэтической печали оно способно вместить в себя… Нельзя сказать, что Лариска совершенно не замечала Боба, как часто называли во дворе Оржеховского. Нет, она с ним охотно общалась, но…никак не выделяла из общей массы. Не только это заставляло страдать Бориса. К общепризнанной красавице подбивали клинья Бертик из соседнего двора – красивый, накачанный, как Сильвестр Сталлонне, и скрипач, одиннадцатиклассник Антон, который жил сразу под Борькой. Их заигрывания Лариса Горенко не отвергала. Когда Борис видел, как она прогуливается по набережной сегодня с одним, завтра с другим, сердце его ныло так ощутимо, как, верно, ноет у солдата-калеки ампутированная ступня.

Морской бинокль эти страдания облегчал. Умело маскируясь, то есть, используя минимальный просвет между шторами, Оржеховский, как только выдавался удобный момент, с замиранием следил за предметом своего обожания. В такие минуты Лариска принадлежала одному ему, и никому больше. Смотреть с девятого этажа на седьмой противоположного дома было очень удобно. Расстояние метров в двадцать пять-тридцать исчезало, будто вовсе и не существовало. Вот Лариска берет на руки свою маленькую собачку-копию, та осторожно кладет на перила балкона передние лапки и с любопытством всматривается в пугающую пустоту; вот Лариска поливает цветы; вот пытается изобразить что-то вроде гимнастической зарядки…

Борис всегда тютелька в тютельку «вычислял», когда Лариска Горенко появится на балконе – так звездочет точь-в- точь поспевает к появлению на небе нужной ему звезды. Не ошибся он и в этот раз. Едва он навел бинокль на знакомый балкон, как там тут же расцвел золотой одуванчик Ларискиной головы. Это означало, что любящая дочка выглядывает маму – именно в это время та возвращается с работы. Однако, против обыкновения, Лариска, чуть повертевшись, неожиданно убежала вовнутрь квартиры. Наверное, отец уже дома и зачем-то позвал ее.

Борька вздохнул и от нечего делать перевел взгляд повыше. В окнах восьмого этажа – никого. На девятом они зашторены, лишь в одном приличный, хоть и забранный прозрачной гардиной, просвет. В бинокль отчетливо видны два мужских силуэта. Ага, это хозяин квартиры – одинокий благообразный старик, похожий на профессора: бородка клинышком, лоб мудреца с высокими залысинами, старомодные очки в тяжелой роговой оправе. Рядом, спиной к Борьке, лицом к хозяину, стоит, по всей вероятности, гость в темном плаще – только вошел, что ли? Двое, как мог догадаться Борис, обменялись репликами, причем у старика была жестикуляция несогласного с чем-то человека. Вот он повернулся спиной к гостю, тот сделал шаг ему вослед; Оржеховский увидел, как пришелец резко выбросил вперед руку, и движение это царапнуло, показалось странным, но почему, Борис до конца так и не осознал. Но зато он понял, что в кулаке у этого мужчины в темном плаще что-то зажато: и пальцы слегка растопырены, как это бывает, если у тебя в руке яблоко или апельсин, и стукнул он хозяина не по темени, не по макушке, а по затылку – так ведь удобнее. Впечатление у Бориса было такое, что старик, получив удар по голове, упал на пол. Не оборачиваясь, гость правой рукой задернул штору; теперь две половинки почти соприкоснулись, а в узкий просвет между ними ничего уж не разглядеть. Отнимая от глаз бинокль, Борька успел заметить, что в комнате вдруг зажегся свет.