Тони Барлам - Деревянный ключ

— А с тебя, значит, будет? Откуда ты знаешь, если никогда их не ловил?

— Будет. Меня-то этому учили. И вообще, отстань от меня и иди тихо, а то по тыкве схлопочешь!

— Я и не приставал, очень надо.

— Вот и заткнись!

Некоторое время пограничники шли молча. Первым голос подал младший:

— Шарунас!

— Чего тебе?

— Вот ты говоришь, что нарушителей тут не бывает…

— Ну?

— А это тогда кто? Святые апостолы? — Гинтас торжествующе показал на выплывавшую из туманного сгустка лодку.

— Ах ты, мать честная! Ну и везение у тебя, парень! Ох… Вот что… Тут метров сто пятьдесят, пока они причалят, пока наверх вскарабкаются… Ты это, Гинтас, шуруй что есть духу на заставу, поднимай в ружье! А я пока за ними прослежу. Далеко уйти не успеют. Дуй давай!

По лицу новобранца было понятно, что роль мальчика на побегушках его не устраивает. Он нерешительно потоптался на месте и спросил:

— А почему мы это… не вступим в бой? А на заставе бы услышали и прибежали.

— Ты дурак или как? Какой бой? Их четверо, а за спиной у них не удочки торчат, а стволы, и они их не просто так носят, как некоторые. Ухлопают тебя, а мне отвечать! Короче, я приказываю: одна нога здесь, другая там! — Шарунас демонстративно отвернулся и припал к биноклю.

Гинтас нехотя повернулся и небыстро побежал, хлопая голенищами здоровенных сапог. Его напарник во все глаза вглядывался в быстро приближающуюся лодку. Теперь он видел, что людей в лодке не четверо, а пятеро, — один сидел на дне и оттого был малозаметен из-за спины гребца, и неудивительно, поскольку этот гребец был сам шириной с лодку. Не успел Шарунас порадоваться, что послал за подмогой, как тишину разодрал выстрел. Лодка тотчас начала разворачиваться — тут слева громыхнуло снова, и один человек из нее рухнул в воду. Шарунас лишь теперь сообразил, что происходит. Гигантскими скачками он понесся в направлении, в котором послал мальчишку, и едва успел толкнуть того под локоть, так что пуля, предназначавшаяся кому-то из пассажиров лодки, обиженно взвизгнув, ушла в туманное молоко.

Гинтас обернулся недоуменно:

— Ты спятил? Я бы сейчас второго снял! — И тут же получил тяжеленную затрещину по лучащемуся гордостью и ликованием лицу. Размазывая хлынувшую из носа кровь по юным щекам, крикнул: — За что?

— За что?! — заорал в бешенстве Шарунас. — А за что ты его убил, идиот несчастный?

— Он же нарушитель… — пролепетал Гинтас.

— А что, за нарушение границы у нас смертная казнь без суда и следствия, говнюк ты этакий? Да он даже на берег не вышел! Тебе же, засранцу, литовским языком объясняли — граница проходит по нашему берегу! Господи, ну откуда ты взялся на мою голову, стрелок ты недоделанный?

Первый выстрел расщепил правый борт совсем близко от меня — в щеку брызнули деревянные иглы, — и в тот же миг слева снизу — вода. «Харон» крикнул: «Жми!» и резко заложил руль влево, Мотя выругался матерно и замолотил веслами с бешеной скоростью. Потом еще выстрел — почти не услышала его — из-за грохотания собственного пульса в ушах, почувствовала, что корма резко приподнялась. Обернулась, а «Харона» нет. Был еще, кажется, третий выстрел, а после — ничего, только сумасшедший плеск воды и паровозное дыхание Моти. Поднялась и села к рулю, хотя смысла в том было мало, но зато убедилась, что Марти и Шоно живы.

Мотя домчал нас назад с невероятной скоростью — лодка врезалась в песок с такой силой, что я не удержалась на банке, упала на колени в стремительно прибывающую воду. Спешно выгрузились на сушу, по счастью, всего метрах в пятидесяти от схрона. Оттолкнули полузатопленное суденышко от берега, не сговариваясь, кинулись в грот. Первое, что сказал Мотя, рухнув на деревянный настил и отдышавшись: «Как вам повезло, что я когда-то был загребным в Кембриджской сборной! Самым тяжелым за всю историю, между прочим». Потом добавил по-русски: «Жалко Донатаса. Хороший был мужик, хоть и жадный. Вода ему пухом». Марти спросил: «Что будем делать?» Шоно ответил: «Пережидать переполох в курятнике».

Старый лис как всегда оказался прав. Через несколько минут издалека донеслось монотонное гудение лодочного мотора, — быстро наросло до forte , — пронеслось мимо нашего укрытия fortissimo, убыло — morendo, потом вновь вернулось — и вновь убыло.

— Си большой октавы, — вдруг сказал из кромешной темноты Мартин.

— Скорее, си с четвертью, — поправил его Мотя, когда звук вернулся опять.

— Это тебе из-за эха кажется, — вступил Шоно. — Тут чистое си.

Под это чистое си я заснула — как будто меня выключили.

барух ата адонай элокейну мелех а олам [75]

иже еси на небеси

ну и так далее

ты знаешь

сказать по чести, не очень-то

но чувствую себя самозванцем

я никогда ни о чем тебя не просил

ну разве что тогда

я помню

да

но никогда за себя

уж это точно

мне вообще ужасно не нравится весь этот а идише шахер-махер [76]

с тобой

я думаю

тебе очень трудно с нами

я даже наверное сочувствую

хотя это смешно

да

в моем нынешнем положении

кто лучше тебя знает

какая у меня в душе сейчас срань господня

ой

прости господи

ничего

у меня тоже

вырвалось

просто

с'из мир ништ гит [77]

черт кому я объясняю

идиот

ты же меня как облупленного знаешь

что я грешен

людей убивал

стечение обстоятельств

это на мне

но никогда никогда не делал никакого паскудства

нарочно

по крайней мере

я думаю

а ты?

истинная правда

господи

я рехнулся совсем

я ведь всегда чувствовал

что ты меня любишь

как родного

и это правда

ты столько мне дал

я благодарен изо всех сил

не стоит

ты не думай

благодарности

но я все-таки тебя только разочек попрошу

сделай пожалуйста так

чтобы все это не зря

ох

я

пусть даже я не узнаю

очень

зачем оно было нужно

постараюсь

и пусть она

ну ты понимаешь

надеюсь

что да

бикицер [78]

я рассчитываю на тебя

цум видер зеен [79]

омейн [80]

до свидания

я тоже

во сне знала что сплю потому что снова явилась та в небесно-голубом на золотых волосах положила мою голову себе на колени и стала гладить нежно как старшая сестра она сперва казалась так молода а потом начала говорить и стало ясно что она древняя старуха хотя на лице не было ни морщинки но глаза глаза а потом она стала рассказывать свою жизнь по-арамейски и мне все было понятно и совсем не удивительно потому что когда я пошутила про третий сон Веры она тоже поняла и засмеялась а ведь казалось бы откуда ей знать

Впервые я увидела его, когда уж решила все — конец мой пришел. Так уж били меня, так били… По всей деревне протащили за волосы, одежду изорвали — наготу нечем прикрыть. Вот ведь, меня убивать волокут, а я про стыд думаю. Это я к тому, что бесстыдницею никогда не была. Грешницей, конечно, но я про свои грехи все знаю получше прочих. Вот гордыню, к примеру, никак не изживу. А что мужчин у себя принимала, так ведь жить как-то надо было. Я пришлая была, чужая. Говорить по-местному не умела. После того как муж мой умер, никто меня к себе пускать не хотел — женщины, понятно. Не по душе им было, что их мужья на меня заглядываются. И как тут прокормишься, если единственное ремесло мое городское — женщинам красоту наводить? Выживали меня из селенья. Я бы и сама ушла с радостью, да только некуда было податься. Все, что у меня было, — дом да коза. А тут приходит мужчина и говорит, чтобы я легла с ним за плату. Я сначала на порог его не пускала, так он пригрозил, что если не отдамся ему, со свету сживет. И сжил бы, я не сомневалась, — бедную вдовицу защитить некому. Так и покатилось — один другому похвастал, другой — третьему… Денег у меня прибавилось, а вот жизнь легче не стала — за водой ходить затемно приходилось, чтобы не встречать женщин. Особенно Двора колченогая по прозвищу Пророчица [81]меня ненавидела. Как встретит, так начнет честить на чем свет стоит! А мне и ответить нечем — правда ее была. Но один раз не выдержала и бросила ей, мол, меня за деньги все хотят, а ты и даром никому не нужна. Зря, конечно. Нажила смертельного врага — да и только. Это ведь она всех и подстрекала меня камнями побить. И добилась своего. Мужчины, которые прелюбодействовали со мной, все больше в сторонке держались, но один из них — Эйтан, муж той самой Дворы, — меня таки и выволок за косы из дома. Он всего раз ко мне приходил, но ничего у него не получилось, так он деньги назад потребовал. Я отказала, а он силком отобрать попытался. Ну, я ему лицо-то и расцарапала. А теперь он отыграться решил.