Евгений Красницкий - Отрок (XXI-XII)

- Ф-у-у, баба Нинея, пожалей, не могу больше!

- Наигрался, значит, в посла?

- Я не играл, непривычно просто…

- А если непривычно, значит играл. Ничего, Мишаня, дети только думают, что играют, а на самом деле, учатся жить.

- Как хоть получилось-то?

- Хорошо получилось, и в княжеском тереме не осрамился бы. И говорил все правильно… Почти.

- А что неправильно-то?

- Пыжиться не надо было. - Нинея снова медленно преображалась из "Владычицы" в добрую бабушку. - Тебе тринадцать, так и будь тринадцатилетним. Будь самим собой.

- А кем же я был?

- А ну-ка, расправь усы. - неожиданно предложила волхва.

- Так у меня нету еще…

- А если бы стал расправлять, было бы смешно?

- Конечно!

- Вот так же смешно и когда мальчишка смысленного мужа изображает. Говорил ты хорошо, слушать было приятно и смотреть на тебя было приятно. А вот когда ты со мной в благообразии соревноваться надумал, стало смешно. Потому, что говорил ты от души, то, во что верил, то, что для тебя само собой разумеющимся было. А потом стал играть в того, кем ты на самом деле не был. И стало тебе трудно, и говорить ты стал плохо, и устал быстро.

"М- да, сэр, не очко меня сгубило, а к одиннадцати туз! И добавить к этой крылатой фразе нечего".

- Но учиться-то этому надо? Как же учиться, если не пробовать?

- Правильно, Мишаня, учиться надо, но не с внешности начинай, а с внутренней сущности. Ощути себя наследником древнего рода, продолжателем дел сланных предков, частицей великого народа славянского, внуком Божьим! Возгордись этим и тут же смирись. Смирись с тем, что ты не волен в ни своих поступках, ни в поведении, ни в речах, ни во внешнем виде. Смирись с тем, что всегда и во всем, даже в мелочах, даже в самое краткое время, даже тогда, когда тебя никто не видит, ты должен быть достоин своего места в жизни, как бы трудно это ни было. В любых бедах: болезнях, поражениях, скудости, отчаянии - сумей соблюсти достоинство.

Тогда спина сама выпрямится, и голова поднимется, и о руках думать не нужно будет, и каждый увидевший тебя все поймет без слов. Это трудно, очень трудно, иногда, невыносимо, но если в народе нет таких людей, не будет и ничего вообще.

"Прямо по Гумилеву: "Будь тем, кем ты должен быть". Только не та сейчас на Руси фаза этногенеза. Промахнулись Вы, мадам, лет на шестьсот, минимум. А может и не промахнулись, а совершенно правильно чувствуете недостаток пассионариев - носителей императива: "Будь тем, кем ты должен быть"?

- Я тебе сейчас кое-то скажу Мишаня. - Продолжала Нинея. - Один раз, и никогда этого больше не повторю. А ты подумай: как мне трудно это говорить, и кем бы я была, если бы не смогла этого сказать. Ты знаешь, как я отношусь к Киевским князьям. Ольга… Сука Киевская… Баба, потерявшая мужа - вдова. Что она может? В траур облачиться, вопить о возмездии, рыдать по покойнику, рвать на себе волосы… А она встала во главе войска и… И повергла княжество древлянское!

Еще она была матерью славного воина. Победителя хазар, грозы степняков, ужаса Царьграда. Что должна делать мать такого сына? Гордиться, хвалиться перед другими матерями, радоваться его славе… А она, считай, что своими руками… Знала, что ждет его засада, и ничего не сделала, что б спасти. Сидела и ждала, когда принесут весть, которую она и так знала, еще до того, как все случилось.

Но так было нужно. Потому, что не князем он был, не властителем. Воинственным бродягой, подобным морским конунгам у нурманов. Храбрым, удачливым, но не способным управлять ничем, кроме своей дружины. Просто богатырем, равнодушным к делам власти.

И Ольга его приговорила. Мать! Сына! И перед ней склонились мужи, не верившие в то, что женщина может ими править. И она воспитала Владимира. Сына рабыни! Воспитала Великим Князем.

Чего ей это стоило? Знала только она одна, никто не видел, что творилось у нее в сердце. И потому она победила! И это была цена за то, что Рюриковичи встали во главе Великой державы. Меньше, чем через сто лет после Ольги, короли и императоры просили руки дочерей князя Ярослава. Великая Русь пошла не с Рюрика или Олега, а с Ольги. Вот, Мишаня, какие бывают сто лет! Вот, какие нужны для этого люди!

"Делай, что должен и будет… Да, ядрена вошь, БУДЕТ! Потому, что ты ДЕЛАЛ!".

Нинея замолчала, опустив голову. Мочала долго, а когда подняла голову, Властительницы уже окончательно исчезла. Снова перед Мишкой сидела добрая и мудрая баба Нинея.

- Славушка, ты-то что из нашего разговора понял?

- Мне Минька… - Роська снова шумно сглотнул и попытался встать, но Нинея жестом остановила его. - Мне Михаил давеча сказал, что учиться всю жизнь нужно. Я думал он пошутил, а оказывается правда. А еще он говорил, что раб врет, а воин - никогда. А я думал, что иногда, если нужно, то можно. А выходит, что нет… А что, князь Владимир и вправду сыном рабыни был?

- Умен у тебя десятник, Мишаня, даже удивительно.

- У него хороший наставник был.

- Дураку любой наставник не впрок. - Нинея повернулась к внучке. А ты что скажешь, Красава?

- Мишане бы еще шубу соболью, перстни с каменьями, да сапожки красные. Вот бы он тогда красавец был! А я бы, как выросла, на нем бы женилась!

Смеющуюся Нинею Мишка еще не видел. Улыбающуюся - да. Усмехающуюся - тоже. А вот хохочущую, утирающую слезы и хлопающую себя ладонями по коленям - нет.

Потом был шум, гам, детская возня, хохот - Нинея (или, все же, Красава?) "отпустила" своих внучат, а Мишка с Роськой принялись раздавать привезенные из Турова подарки. Мишка с удивлением смотрел на своего десятника. Роська, видимо, впервые в жизни принимал участие в таком мероприятии и был счастлив, кажется, больше всех шестерых детишек вместе взятых. Каждая детская улыбка, каждый радостный вопль словно впитывались в него и накапливались, как в каком-то неизвестном науке аккумуляторе. Бывший никифоров холоп, прямо-таки светился от этой "конденсированной радости".

"Вот- вот, десятник Василий, посмотри на это все, порадуйся вместе с ними, а потом, как-нибудь, вспомни, что попы этих детишек не иначе, как исчадиями ада, поименовали бы. Вспомни (или я найду случай напомнить) и задумайся. А то что-то ты слишком уж рьяным христианином заделался - начинаешь все в черно-белом виде воспринимать. Нет, брат Ростислав, не все в этой жизни так просто, существуют и другие цвета и оттенки".

Мишка развернул сверток с пуховым платком, который он по-прежнему называл про себя оренбургским. Почему-то захотелось не просто отдать его Нинее, а собственноручно накинуть его ей на плечи. Мишка не стал сопротивляться этому желанию, так и поступил и вдруг, словно ослеп от вплывшей из глубин памяти картинки далекого детства.

Отец тогда вернулся из заграничной командировки - ездил учить военных моряков ГДР управляться с новым видом оружия - ракетными катерами. Загранпоездка, пусть даже и в социалистическую страну, по тем временам была редкостью, подарков отец привез кучу, и, вот так же молча, вытащил из сумки и накинул матери на плечи пальто из искусственной кожи - последний писк моды начала шестидесятых годов ХХ века, несбыточную мечту ленинградских модниц.