Евгений Красницкий - Отрок (XXI-XII)

- Вы что тут устроили? Я что, вас все время в разум возвращать должна?

- Да отпусти ты, дурища! - Дед безуспешно пытался высвободить бороду из пальцев Настены. - Ох, Ядрена М-м-м…

Настена коротко двинула свободной рукой и дед скрючившись, начал оседать на пол.

- Я тебя отпущу! Я тебя так отпущу - неделю в нужнике ночевать будешь! - Лекарка выпустив бороду деда, повернулась к Осьме. - А ты, торгаш…

Осьма не стал дожидаться продолжения и подхватив лавку, многозначительно подкинул ее в руках, перехватывая для удара. Мишка заскреб пальцами по стене пытаясь дотянуться до висящего над постелью пояса с оружием.

- Все!!! Хватит!!! - Заголосил с пола дед. - Остановитесь все!!! Михайла, лежать! Осьмуха, оставь лавку, не тронет тебя никто! Настька! Ядрена Матрена, Настька, встать помоги. Размахалась, понимаешь, меня лошадь так не лягала.

- Что случилось? - Донесся голос матери. - Корней Агеич, что с тобой? - Вторил ей голос Листвяны.

- О, Господи! - Взвыл дед. - Вас только тут не хватало! Настена, Христа ради, уведи их! Все уже, никто никого не тронет.

Лекарка подозрительно оглядела присутствующих и неожиданно подчинилась деду.

- Анюта, Листя, пошли отсюда.

- Да что у вас тут…

- Пойдем, пойдем. - Прервала мать Настена. - Мужики дурью маются. Пойдем, там поговорим. - Лекарка подхватила мать и Листвяну под руки и повлекла в сторону сеней. - Пошли, бабоньки, парнишек успокоить надо, а то они за самострелы похватались, долго ли до беды…

Осьма проводил женщин взглядом, шумно выдохнул, поставил лавку на пол и протянул руку деду.

- Вставай, что ли, Корней Агеич.

- Да пошел ты, Осьмуха… Ох, Ядрена Матрена. Лекарка, а дерется, как Бурей. Знает, ведь, в какое место двинуть, жаба.

- Д-а-а, грозна бабища. - Согласился Осьма. - Я думал, грознее вашей Алены никого и нет. А эта… ну, надо же…

- Кхе! Ты еще не видал, как она, на пару с Лаврухой зубы больные рвет! Вот, где ужас-то! Лавруха клещами зуб ухватит, а она ка-ак даст в лоб! Только искры из глаз. А Лавруха хрясь зуб изо рта… - Деда аж передернуло от жутких воспоминаний.

Мишка, после второго за день эмоционального срыва, лежал в совершенной прострации. Дед с Осьмой еще о чем-то говорили, даже, кажется, немного посмеялись, ему было все равно, он закрыл глаз и погрузился в тупое бездумье. Осьма что-то рассказывал про лекаря-пьяницу, который лечил его в Юрьеве после ранения, полученного в схватке с чудью. Кажется, юмор ситуации заключался в том, что лекарь, с пьяных глаз, принял Осьму за роженицу и обозлившийся приказчик Осьмы поволок его протрезвляться в проруби, чуть при этом не утопив. Протрезвев лекарь очень ловко зашил широкую рану от лезвия рогатины, но на следующий день ничего не помнил и последними словами ругал неумеху, зашившего плечо вкривь и вкось, авторитетно заявляя, что таким лекарям надо руки обламывать, а еще лучше душить их в колыбели, чтобы потом не возиться.

Дед в ответ поведал душераздирающую историю о том, как Бурей доставая рыбью кость, застрявшую в горле у одного из обозников, ненароком сломал локтем нос не вовремя подсунувшемуся другому обознику.

Похоже, оба собеседника чего-то ждали, развлекая друг друга медицинскими анекдотами. Голоса скользили по краю мишкиного сознания, не вызывая никакой реакции и превращаясь постепенно в "белый шум". Ни малейшего желания выбраться из этого "сна наяву" у Мишки не возникало. Наоборот, он ощущал удовлетворение оттого, что не надо ни о чем думать, ни о чем беспокоиться, ни на что реагировать. Нет, ничего вокруг нет: ни гнусного циника Осьмы, ни посланных на смерть или рабство женщин и детей, ни деда с его непомерными требованиями, ни Листвяны с ее интригами, ни предшественника с матерным посланием, ни Первака, ни иеромонаха Иллариона, ни людей в маскхалатах, ни… Пошли они все в самые разнообразные места.

Потом в монотонный шум вплелся голос Настены:

- Ты что обещал, старый?

- А что такое? Все хорошо, вон он - спит.

- Это, по-твоему, спит? Подойди-ка!

- Михайла, эй, Михайла. - Кто-то потряс Мишку за плечо. - Михайла, проснись.

"Нет, не хочу. Ни видеть, ни слышать, ни просыпаться, ничего вообще не хочу. Достало меня все, и вы все достали, Господи, сдохнуть бы, чтобы все это закончилось. Сдохну, вернусь в Питер и… и там тоже сдохну, и, наконец-то, все это закончится, не могу больше".

- Как тряпочный… Настена, чего это с ним?

- Не с ним, а с вами, дурнями! Заездили парня. Осьма, чего ты ему наговорил?

- Да ничего такого особенного…

- Ничего особенного? А с чего он ребят своих высвистал? Ты хоть представляешь, что бы они с тобой сделали, если бы мы их не остановили?

- Осьмуха… Кхе, ты что, от себя чего-то придумал?

- Что ты, Корней Агеич? Как договаривались: сначала про изгоев поговорили, он не придумал ничего. Ты-то говорил: выдумает, выдумает, такое, что нам и в голову не придет. Не выдумал он ничего.

- Кхе… А потом? Он же не из-за этого своих убивцев звать стал?

- Не из-за этого. Я ему предложил мне усадьбу Устина продать. Сказал, что раз он на щит ее взял, значит, она ему и принадлежит. Со всем хозяйством: с холопами, пахотными землями, угодьями. Тут, правда, непонятно, как-то вышло. Любой пацан на его месте обрадовался бы, а он… Знаешь, Корней Агеич, ему, вроде бы, даже неинтересно было.

- Неинтересно? Кхе! Как это неинтересно?

- Погоди, Корней. Осьма, ну-ка вспомни хорошенько: почему ты решил, что ему неинтересно? Продавать не захотел, или торговался без интереса?

- Да нет, Настена, об этом и речи не было. Он разговор обратно на изгоев перевел. Ну, а я, знаешь, таким гнусом прикинулся и говорю: "Судьбу их изменить ты не можешь, но можно на их горе нажиться" - тут и началось!

- Еще раз и подробно. Как он разговор с усадьбы на изгоев перевел?

- Да что ж ты прицепилась, Настена? Глянула бы лучше Михайлу…

- Заткнись, Корней! Учить еще меня будешь! Говори, Осьма.

- Гм… Я обмолвился, что семейство сюда перевезти собираюсь, для того, мол и усадьбу хочу купить, а он и спрашивает: "А если твоих, так же переймут, как ты изгоев перенять собираешься?". А в чем дело-то?

- А ты не понимаешь? Вчера родился? Лежит парень… Не мужик матерый - мальчишка! Лицо обожженное, треть уха отрезана, боится одноглазым уродом на всю жизнь остаться, и не радуется тому, что на него богатство свалилось, а мучается из-за баб и детишек. И ты ничего не понял?

- Гм, я, как-то, и не подумал.

- А ты, Корней, подумал?

- А я-то чего? Кхе… Меня вообще в горнице не было!

- Ты-то чего? Давай-ка вспоминай: кого ты ему с утра для разговора прислал?

- Стерва.

- О чем разговор был?

- О том, чтобы дозор с болота снять, из которого эти… пятнистые приходили.

- Значит, напомнил Михайле лишний раз, что на него неизвестно кто охотится? Так?