Евгений Красницкий - Отрок (XXI-XII)

- Кхе… Выходит, так.

- Как это охотятся, Корней Агеич?

- Да, видишь, Осьмуха, была тут одна история…

- Погодите, мужики, потом истории рассказывать будете. Кто следующий приходил, и с каким делом?

- Сучок приходил. О строительстве говорили, наверно, я не вникал.

- Не вникал он! А про то, что Сучка в человеческом жертвоприношении обвиняют, слыхал? Так вот: Михайла придумал, как это обвинение отвести. Поп отступился, Юлька сама все видела и слышала.

- Кхе! Слыхал, Осьмуха? А ты говоришь: обычный парень.

- Я говорил: испытать надо, а не обычный…

- Замолкните оба, треплетесь, как бабы у колодца. Кто следующий был?

- Юлька твоя, потом поп притащился, потом Алена его уволокла, ты же сама все видела.

- Не все. Если бы я весь разговор слышала, Юльке бы косу оборвала, а попа удавила бы!

- Кхе!

- Да перестань ты кхекать, Корней! Ключницу обрюхатил, девок лапаешь, а, как что, так сразу старик древний! Передо мной-то хоть не выделывайся!

- Ох и язва ты, Настена. Так чего там с попом-то?

- Моя дуреха, Михайле во всех подробностях про то, что на сходе случилось, рассказала. И про проклятие, и про клятву Пелагеи.

- И он после этого их пожалел? Осьмуха, ты слыхал? Они его прокляли, убить поклялись, а он… Вот! Говорил я, чтобы не таскался к попу!

- Про попа и речь. Он Михайлу в пролитии невинной крови обвинил. Мол передумали злодеи, домой пошли, а он их, невинных овечек, жизни лишил.

- Да ты что, Настена? Так и сказал?

- Да! И в смерти Матрены и Григория тоже Михайлу овиноватил!

- Ну, змей долгополый! Да я его…

- Не трудись. Ему жить осталось до октября, самое большее, до ноября. Весь сгнил изнутри. Да и не о нем речь. Михайлу-то, как раз тогда в первый раз и скрутило. Юлька только и разобрала, что для него несправедливое обвинение, вроде бы, не в новинку стало. Испугался он чего-то такого… Ни я, ни Юлька не поняли, но для него это страшно оказалось. Так страшно, что мог бы и ума лишиться.

- Погоди, Настена, какое несправедливое обвинение? Кто его когда-то обвинял?

- Не знаю. Но страшнее этого, для него ничего нет. Даже не знаю, что и думать. Крови он не боится, людей положил, наверно, не меньше десятка, и вдруг такое…

- Кхе… Ой!

- Да ладно тебе, Корней, чего вспомнил-то?

- Был у Михайлы один случай… Может и не то, но больше ничего не припомню. Раненого он добил на дороге в Кунье городище. За пса своего посчитался. Терзал страшно, по звериному. До того случая его только мальчишки Бешеным дразнили, а после того, и среди ратников разговоры о Бешеном Лисе пошли. Может, оно? Как думаешь?

- Может и оно. Попрекал его этим кто-нибудь?

- Не слыхал. Разве что, поп мог.

- Тогда все сходится: за тот случай поп, и за этот случай тоже… Могло и скрутить. Вот ведь, гнусь христова, а Михайла его любит, но от того и попрек уязвляет сильнее.

- Так зачем же ты его отхаживала сегодня? Пускай бы и загнулся.

- Да не его я отхаживала, а Мишку. Внук-то у тебя упертый - наговорам не поддается. Вот и пришлось дурочку строить: вроде бы на попа наговор кладу, а на самом деле на него. Подействовало - уснул.

- Искусница ты, Настена…

- Да погоди ты, Корней. Самого главного-то я еще не сказала. Поняла я, что с Михайлой, только вот, чем помочь, не знаю.

- А ну-ка, объясняй. Может, вместе чего надумаем?

- Помнишь, Корней, как у Ласки детей молнией убило?

- Помню, как не помнить… Жалко бабу было.

- А болезнь ее помнишь?

- Ума лишилась. Понаделала кукол и нянчилась с ними, как с детишками: кормила, поила, спать укладывала, песни пела, обновки шила… мужик ее мне плакался, что сам потихоньку с ума сходить начинает, на нее глядя…

- Погоди про мужика, Корней. Ты понял, почему она так делала?

- С ума сошла, почему же еще?

- Нет, Коней, она не хотела соглашаться с тем, что дети ее умерли. Не перенести ей было этой мысли, вот она и придумала себе, что куклы - это ее живые дети. Как бы спряталась от настоящей жизни в выдуманную. Раз есть кого кормить и обихаживать, значит, не было никакой молнии, никого она не убивала… Понимаешь?

- Угу… Когда муж ее кукол в печке пожег, она пошла детей в лес искать, так и сгинула.

- Правильно. Нельзя человека из выдуманного мира силком вытаскивать - добром не кончится.

- А Михайла тут причем?

- Вспомни-ка, как отец Луки Говоруна умирал.

- Так он сам все решил! Он мне тогда так и сказал: два сына в бою полегли, достойно - с оружием в руках. Третий сын в десятники вышел. Дочек замуж выдал, жену схоронил, долгов нет, хозяйство в порядке - жизнь прожита, помирать пора. Лег и через два дня помер. Чего мы не делали… Даже на слова не отзывался.

- Все верно, Корнеюшка. Вот и Михайла твой не отзывается.

- Да он же не старик еще, жить и жить!

- Да! Только жизнь ему невмоготу стала: охотятся на него - убить хотят, неправедно пролитой кровью попрекают, проклинают прилюдно. А дел ты сколько на него навалил? И ребят учи, и крепость строй, и с приказчиком о торговле думай. Он справлялся. Как умел, но справлялся, даже Сучка окоротил, даже один от пятерых отбился. Но предел-то всему есть! Ему же только четырнадцать! Посмотри на его сверстников: с девками по кустам пошастать, втихую от родителей пивка попить, воинскому делу потихоньку учиться - это по возрасту. Самое же главное - только за себя отвечать, да и то, не очень. Случись что, родители помогут.

А ты, старый дурак, что с внуком наделал? Как лошадь загнал! За полсотни ребят - отвечай, за строительство крепости - отвечай, за все прочее… Он у тебя когда последний раз отдыхал? Только, когда раненый валялся? Девка у него, хотя бы, есть? Чего молчишь?

- Кхе… Засматриваются на него, я слыхал. И не одна, только он, как-то так - без интересу.

- В четырнадцать лет, и без интересу? Корней, ты себя-то вспомни!

- У него невеста нареченная есть, только он об этом пока не знает.

- Знает! Ему Анюта рассказала.

- Тьфу! Языки ваши, бабьи…

- Ага, бабы у вас во всем виноватые. Ты лучше подумай, какую ты ему еще одну заботу навесил, кроме прочих!

- Ну, уж и заботу!

- Заботу! Представь, что Агей, покойник, тебя насильно женить бы захотел. Представил? Ну, и как?

- Кхе!

- Вот, вот! А тут все в один день: Юлька ему показала, как ухо обрезано, глаз левый сам открыть не смог, попреков и угроз наслушался, забот навалилось, и - на тебе: Осьма на него ответ за жизни баб и ребятишек навесил! Да кто ж такое выдержит? Вот он и спрятался от этой жизни - ничего не видит, ничего не слышит, лежит пластом. Нету его! Нету, значит, ни о чем думать не надо, ни о чем беспокоиться, ни за что ответ держать.

- Кхе… Так это… Настена, чего ж делать-то теперь?

- Не знаю! И других лекарок спрашивать бесполезно - тоже не знают! И Нинея не знает! Такие случаи, редко, но бывали. Ничего не действует, даже каленым железом прижигать пробовали, не чувствуют такие больные ничего! Для Михайлы сейчас это все в другом мире происходит - там, где его нет, а, значит, не с ним.