Евгений Красницкий - Отрок (XXI-XII)

Через краткое время в горницу вошла женщина, оглянула на Алексея с выражением подлинного ужаса на лице, бочком прошла к столу, сунула на него светец с лучиной, подставила широкую миску с водой для падающих угольков и торопливо выскочила в сени.

"М- да, внушил дядя Леша трепет в сердца хуторян. Поразительный он, все-таки, мужик. Иногда бандит бандитом, жестокий до садизма, иногда очень здравомыслящий, "на грани мудрости" наблюдатель, умеющий извлечь полезный урок из любого обстоятельства и преподать этот урок другим, иногда сентиментальный, чуть ли не до сюсюканья. И воин умелый, и человек бывалый, и… матери нравится. Столько всего намешано, прямо по Пушкину -"Ужасный век, ужасные сердца!". Только по-настоящему ужасным будет не нынешний век, а следующий - тринадцатый. Ладно, не отвлекаемся, что там у нас еще имеется?".

Следующий пергаментный свиток оказался совсем маленьким, но Мишка даже не стал его разворачивать, потому что внутри него обнаружились свернутые в трубочку листы бумаги! Желто-серая, толстая, шершавая - нижайшего качества, но БУМАГА! Мишка, вспотевшими вдруг руками, развернул листы. Чистые - неисписанные, пять штук, формат, чуть побольше, чем А4, видно, что отрезаны от листа гораздо большего размера. Мишка так долго перебирал пальцами эти пять листов, что даже Алексей оторвался от карты и уставился вопросительным взглядом. Пришлось отложить пустые листы и развернуть маленький пергамент.

Еще один сюрприз! Даже не глянув на короткий текст, не поняв ни содержания, ни назначения документа, Мишка впился глазами в печать. Она была не восковой и не из какого-то другого материала, используемого для таких целей, не подвешенной к пергаменту на шнурке или ленточке, а оттиснутой прямо на листе - чернильной! Этот бюрократический фетиш произвел на Мишку даже большее впечатление, чем бумага.

В центре печати был изображен Журавль, держащий в клюве извивающуюся змею. Впрочем, качество изображения было такое, что птица, запросто, могла оказаться и цаплей, и аистом, но судя по прозвищу боярина, это, все-таки, был журавль. По краю печати имелась надпись, но в колеблющемся свете двух лучин разобрать ее было совершенно невозможно. Текст же на пергаменте был краток и категоричен: "Как будто я сам приказываю".

- Мандат. - Произнес Мишка вслух.

- Что? - не понял Алексей.

- Здесь написано: "Как будто я сам приказываю". - Объяснил Мишка. - Но не сказано, кому эта грамота дана, любой ей пользоваться может. И обрати внимание: пергамент не новый, скорее всего, достался в наследство от Ионы, а тому от предыдущего смотрящего.

- Это что же, я с этой грамотой могу явиться куда угодно и приказывать?

- Туда, где нового смотрящего еще не видели - да. В острог за мостом, например, не сможешь - новый смотрящий туда уже заезжал.

- А сюда? - Алексей ткнул пальцем в карту. - Как думаешь?

- Если он ехал из Крупницы, то вряд ли - село далеко в стороне стоит.

- Ага! А пути до него от острога - всего лишь день, я подсчитал.

- Ты что, хочешь целое село отсюда увести? Так бесполезно же! Поля не сжаты, огороды не убраны, чем холопов до нови кормить будешь?

- Не я их кормить буду, а ратнинская сотня. Просто так они сюда не пойдут, а за хорошей добычей - с радостью. Обзавидовались же куньевской удаче! Короче, Михайла, давай Корнею грамотку писать. Утром, вместе с ранеными и отправим. Через болото идти - полдня, потом, даже если взять двух сменных коней, в дороге все равно один раз заночевать придется. Так что, грамотку Корней получит только послезавтра. Поднять в седло желающих сходить за добычей, да дойти сюда - дня два-три. Вместе, считай, дней пять. Давай-ка, бери писарскую снасть и пиши. "От Алексея Корнею…".

Мишка развернул один лист бумаги, придавил его края, чтобы не скручивался, шкатулкой и латной рукавицей, откупорил чернильницу. Сам удивляясь тому, как ожили рефлексы более, чем сорокалетней давности, обмакнул перо в чернила и скребанул кончиком пера по краю чернильницы, чтобы согнать излишки чернил и не уронить на бумагу кляксу. Вспоминая, ненавидимые в первых классах школы, уроки чистописания, вывел: "От Алексея Корнею…".

Еще до рассвета, оставив на хуторе десяток Демьяна под командой пришедшего в себя Глеба, Алексей с тремя десятками отроков, Немым и Анисимом, тронулся в путь - туда, где должны были собраться христиане-"подпольщики". Остаткам десятка Первака поручили сопровождать раненых, и вернуться, если получится, вместе с ратниками сотника Корнея.

Мишка, в очередной раз клюнув носом, вздрогнул и огляделся по сторонам. Отроки тоже выглядели не выспавшимися - рано подняли, да и спали, после всех приключений, наверняка неважно, все-таки, первый бой. Старшине же их толком не удалось поспать вообще - сначала разбирался с содержимым шкатулки, потом писал грамоту деду (гусиным пером, кстати, писать оказалось гораздо неудобнее, чем школьной "вставочкой" пятидесятых годов), потом пришлось спорить с Алексеем, решившим отправить с ранеными Матвея, а не Илью. То, что Илья умеет перевозить раненых, а Матвей нет, Алексея, почему-то, не убеждало, вернее убедило, но не сразу, а только тогда, когда Мишка догадался напомнить, что Илья может вернуться вместе с ратниками Корнея.

Наконец- то, улеглись, но покоя не было и во сне -стоило только закрыть глаза, как "бойцы" боярина Журавля начинали рубить ребят из второго десятка, а Мишка все никак не мог поднять самострел, словно руки отнялись. Так и промаялся до самого подъема. Алексей, глядя, как Мишка пытается привести себя в работоспособное состояние с помощью колодезной воды, назидательно поведал:

- Привыкай, Михайла. Рядовой ратник должен быть выспавшимся и сытым, десятник - сытым и тоже выспавшимся, но только если у него в десятке все справно, сотник в походе не высыпается никогда, а ест, как придется, воевода же почти не спит, а есть себя заставляет, потому, что с недосыпа аппетит пропадает начисто.

Сам Алексей был бодр, как будто прекрасно спал всю ночь. Вот и сейчас он ехал где-то впереди, время от времени, принимая доклады передового дозора, состоявшего из Стерва и Якова.

Мишка видимо снова задремал, потому что не заметил, как к нему, стремя в стремя, пристроился Дмитрий.

- Ты чего, Мить?

- Алексей чего-нибудь говорил, как мы вчера управились?

- Сказал, что хорошо получилось, только Демьяну на ограде сидеть не надо было - наша сила в расстоянии и движении.

- Сам же приказал!

- Они тоже учатся, Мить, стрелков в ратнинской сотне раньше никогда не было.

- Учатся! - Дмитрий зло одернул коня, потянувшего куда-то в сторону. - Демьяну еще повезло, я сейчас послушал, что десятник стражников про смотрящего рассказывал, так выходит, что он всех перебить мог. Прозвище у него было Ловита(1).